Ковен озера Шамплейн

Надгробие быстро скрылось за моей спиной, и надобность в заклятии светлячков отпала: блуждающие огоньки уже были здесь, облепив стаей священные деревья. Они подсвечивали их у корней, как всполохи пожара. Аромат застывшей смолы и еловых иголок окутал меня, отогревая изнутри. Очевидно, огонькам он тоже нравился: они стрекотали, собравшись в лесу на праздник духов, и любовались звездным небом, которое, согласно преданиям, в эту священную ночь принадлежало Дикой Охоте. Все встречали рождение Короля Дуба… Даже души утопленников и забытые боги.

Я протиснулась между пнями и схватилась за сучок ближайшего дерева. Лишь подпрыгнув несколько раз, мне удалось отломать пару сухих веток. Из-за блуждающих огней лес светился и шипел, напоминая пузырьки игристого вина в бокале. Духи почти не замечали меня, танцуя под музыку зимы. Вспомнив опасения Коула, я невольно хихикнула в воротник дубленки: ну как здесь может быть страшно или опасно, когда столько магии просачивается из-под земли и кружит рядом, воплощая в реальность древние сказки?

Одна ветка. Две ветки. Три… Интересно, этого хватит для венка?

– Свиной чертополох!

Я снова подпрыгнула, но уже от неожиданности. Трель телефона, донесшаяся из моего кармана, заставила огоньки возмущенно взвизгнуть. Они подняли своим криком пургу, и та ударила мне в лицо, заставляя закрыться одной рукой, пока вторая судорожно искала в кармане вопящий мобильник. На его горящем экране отображалось имя Коула. Кажется, я не заметила, как слишком увлеклась сбором веток и просрочила обещанные пятнадцать минут.

– Эй, что такое?! Вы куда? Не бойтесь, это же просто телефон!

Не успела я ответить на звонок, как все огоньки, что обжились на еловой опушке, разом угасли, будто ветер затушил свечное пламя. Лес погрузился во мрак, и я вместе с ним. Выронив еловые ветки, я выставила вибрирующий мобильник перед собой, пытаясь понять, что так напугало огни. Неужели я?

Телефон помигал зернистым светом, скудно рассеивая мрак, и вдруг замолчал. В тот же миг, едва грянула тишина, за сугробом надломился куст можжевельника. Кто-то перешагнул его, бредя по-медвежьи неуклюже, но уверенно, будто четко зная, куда держит путь.

Наутро там проступят багровые пятна, и ничего уже не будет так, как прежде.

Скатившись со склона и перемолов собою все заросли брусники, мне в руки упала Ферн. Кровь, пузырящаяся на ее подбородке, залила мою дубленку, пока она повторяла снова и снова, прижавшись к моей груди:

– Кости-кости, леденцы… Он идет… идет. Паутину он плетет… Кости-кости, леденцы.

VI Паучье царство

Когда она вторглась в мою жизнь в первый раз, самый дорогой мне человек чуть не потерял все. Во второй раз брат этого человека продал ей свою душу. В третий мы обе чуть не погибли в иллюзорной пустыне. Четвертый раз вспоминать без содрогания и вовсе было невозможно – тогда она фактически отняла у меня Верховенство и чуть не отняла саму жизнь.

Проверять, что она уготовила мне на пятый раз, я была категорически не настроена, но почему-то все равно тащила ее на себе, через сугробы и поваленные деревья. Тянула за руки, цеплялась за рваную куртку-лохмотья, хотя сама едва волочила ноги. Мы вместе проваливались под снег. Руки вконец заледенели, когда мне все-таки удалось затащить нас обеих на крыльцо и, чудом не свалившись, постучать в дверь.

– Самый ужасный гостинец, какой Йольский кот только мог нам принести, – справедливо подметила Тюльпана, застыв на пороге. Несколько минут она отказывалась впускать нас, демонстративно облокотившись о дверную ручку. – Нет, Одри, нет! Скажи, что это шутка. Брось эту гадость там, где взяла! – Тюльпана скривилась, будто я предложила ей свою пережеванную жвачку. – Посмотри на нее! Это явно какая-то проказа. Вдруг она заразная?! Мы не можем впустить ее после всего, что она сделала!

– Придется, – сказала я, пытаясь восстановить сбившееся дыхание. А уже в следующую секунду та, чье имя я отказывалась произносить даже в мыслях, соскользнула с моего плеча и упала ничком на Тюльпану. Кровь быстро залила и дорогое коктейльное платье, и наш новенький придверный коврик.

Ферн. Эта кровь бежала из нее рекой: лилась из носа, изо рта, пенилась на шрамах, вновь воспаленных, усеивающих тело от щиколоток до подбородка. Оно представляло собой сплошь открытую зловонную рану. Кожа, некогда мраморная, стала красно-коричневой, покрытая запекшимися чешуйками и волдырями. Ферн походила на жертву пожара, разве что волосы оставались безупречно густыми, мягкие и светлые, как липовый мед. Одежда же была решетом, с прорезями от чьих-то когтей. Несмотря на то что Ферн пребывала в полуобморочном состоянии, глаза ее не закрывались ни на секунду: серая радужка мерцала, стеклянная, а зрачки то неестественно сужались, то расширялись.