Ковен озера Шамплейн

– Sibstitisyon, – произнес Диего, задыхаясь. – Я все гадал, зачем тебе было заключать с Ферн сделку, зачем учиться ему… Когда Адель сказала, что ты сократил численность неприкаянных, заставив половину уехать, я решил, что ты использовал Sibstitisyon именно на них. Но что-то не вязалось… По моим подсчетам, ты познакомился с Ферн еще до того, как я ушел из ковена, а ты бы не стал ждать так долго, чтобы пустить свои новые знания в ход. Все обрело смысл, когда Одри побывала в Дуате и не смогла отыскать там Микаэлла. Я не хотел в это верить… Ты – жестокий маленький ублюдок, столкнувший в детстве в колодец родную сестру, но даже ты не был способен на отцеубийство. Я приехал сюда, чтобы доказать себе это… Но, к сожалению, доказал обратное. Наш отец не заслуживал такой участи!

– Это был мой отец, Диего, – все, что ответил ему Хоакин. – Не наш. Только мой.

– Это не давало тебе права убивать его и затаскивать его душу в Асат!

Адель, прежде пытающаяся вытолкать Диего обратно за дверь, застыла как вкопанная. Коул, обошедший стол и инстинктивно закрывший меня собой, тоже. Он не моргая смотрел на Хоакина, а я, в свою очередь, смотрела на Диего, ведь прежде мне не доводилось видеть, как он плачет.

– Удивительно, – вздохнул Хоакин и бросил на побледневшую Адель усталый взгляд. – Я половине ковена велел не спускать глаз с одного-единственного колдуна, а он все равно всех вокруг пальца обвел…

– Отвечай! – рыкнул Диего, и голос его сорвался: он был на грани.

– Что ты хочешь услышать от меня, Диего? Микаэлл умирал! – воскликнул Хоакин. – Месяцем позже, месяцем раньше… Да и какая разница, что именно остановило его сердце – старость или Sibstitisyon? Он был великим колдуном, а наш ковен, вопреки тому, пребывал в позорном запустении. Именно на мои плечи легла обязанность возродить его! Я поступил так, как мне велел мой долг. Сила Микаэлла…

– Сила?! Не ври, что ты сделал это ради силы! Ты просто ненавидел отца за то, что сам же не смог оправдать его ожиданий. За то, что он любил меня как родного сына, хотя все это время у него под рукой был настоящий сын – ты. Банальная детская ревность, превратившая тебя во взрослую мразь!

– Хорошо, – сказал Хоакин вдруг, массируя переносицу агатовым перстнем, как обычно это делал Диего. – Ты прав. Все дело в ревности. Будь у него такая возможность, Микаэлл бы и Верховенство тебе свое отдал… Он был готов на все ради тебя. Такой же благодетель, такой же авантюрист и мечтатель, готовый ночами напролет слушать его истории о царице ведьм и отрывки из «Короля Лира»… Он так сильно любил тебя, что сам согласился на отцеубийство, лишь бы я тебя не тронул.

И, наслаждаясь смятением Диего, Хоакин сбросил свой китель и закатал рукав рубашки до самого локтя. Под ним, на внутренней стороне, полосами тянулись два бледно-розовых шрама, нанесенных почти впритык. Я невольно поднесла к глазам свою правую ладонь, трижды отмеченную клятвами, и сравнила их. Да, у Хоакина были точно такие же шрамы – тоже клятвенные. Оба. Но если первый – это клятва в верности Ферн, то второй?..

– Думаешь, Микаэлл просил тебя уйти из ковена, потому что не хотел, чтобы ты видел его смерть? – спросил Хоакин, пока Диего, парализованный услышанным, пялился на обнаженные шрамы. С каждым словом Хоакина его щеки становились все мокрее, а глаза – темнее. – Однажды, когда Микаэлл еще мог самостоятельно передвигаться по дому, он увидел, как я готовлю Sibstitisyon… Я готовил его для тебя, Диего. Микаэлл знал, что, как только он уйдет на тот свет, я осуществлю задуманное, поэтому предложил свою кандидатуру – свою силу. Точнее, то, что от нее осталось. Верховные всегда обладают поистине впечатляющей магией даже на смертном одре… Как следующий Верховный я должен был проявить благоразумие и выбрать выгоду, а не отмщение. Так я и поступил. К тому же как примерный сын я не мог не выполнить последнюю волю отца…

Едва дослушав признание Хоакина, Диего выскочил вперед, замахнулся и приложил его по лицу кулаком с перстнями. Тот даже не думал защищаться: он позволил Диего колошматить себя и даже раскинул в сторону руки для удобства. Неужели клятва Хоакина не причинять Диего вред, данная Микаэллу, была посмертной? Или таким было его раскаяние?..

Хруст за хрустом, брызги крови за брызгами. Коул оттащил меня подальше – разнимать их все равно было бессмысленно, а вот мы оба могли случайно угодить под раздачу.

К тому моменту, как Хоакин наконец-то отбросил Диего к двери, тот уже успел разбить ему все лицо. Челюсть, нос, скулы и заплывшие глаза… Кровь пузырилась у Хоакина на подбородке, но он не замечал ее. Лишь она, пролившаяся на ковер и сметенную белую скатерть, могла воскресить в нем живые чувства: лицо Хоакина, превращенное в месиво, наконец-то ожило. Просочились эмоции – бурные, неподдельные… Черные, как его волосы, и злые, как его глаза.