Ковен тысячи костей

– Откуда мне все это известно? – продолжил Джефферсон, вытирая руки о кухонное полотенце. – Оттуда же, откуда я узнал и маршрут в Шамплейн. Может быть, твоя подружка Зои разболтала… А может, та ведьма из Шепота? Кто знает, кто знает. Главное же не это, правда? А то, что я бы с радостью продал и свой фургон, и свою душу, лишь бы вырезать вам всем сердца и сжечь их вместе с домом. Ведь то, что я пообещал Коулу не трогать тебя, не значит, что я не мечтаю это сделать. – Губы Джеффа двигались медленно, растягивая гласные, пропитывая меня гнусными словами, как пропитывался сиропом шоколадный бисквит в тазу. Окаменев, я сжимала нож так, будто и впрямь могла им воспользоваться. Джефферсон смотрел на него, зажатый в моих руках… Смотрел, а потому произнес, наклонившись, чтобы сравняться со мной в росте: – Каждую ночь, которую я проведу здесь, я буду видеть сны о том, как ты умираешь. Каждое утро я буду молить небеса, чтобы ты сдохла раньше, чем Коул. И каждую нашу встречу я буду представлять, как твоя голова лопается, точно этот апельсин. – И, сжав недорезанную половину фрукта в руке, Джефф заставил сок брызнуть сквозь свои пальцы. – Не пытайся найти со мной общий язык. Не пытайся понравиться. Я ненавижу тебя и всех ворожей. Никто этого не изменит. Даже мой племянник.

Воздух на кухне потяжелел. Пока Джефферсон говорил со мной, его взгляд кричал: «Давай, сделай это! Напади на меня! Ты же хочешь!» Но, напомнив себе, что убивать родственников своего парня неприлично (по крайней мере, если их осталось так мало, как у Коула), я вернула нож на разделочную доску.

– Да, ты прав, мы явно не подружимся, – сказала я бесцветным голосом, выключая огонь и вытирая руки. – Кинь апельсиновую цедру в карамель, когда перестанет кипеть, и накрой крышкой.

Створки раздвижной двери закрылись за мной с оглушительным стуком. Тело казалось ватным, а внутренняя поверхность рук нестерпимо зудела, напоминая о том, как близко я подошла к запретной черте. Неужели меня так сильно разозлили слова Джефферсона? Или меня разозлила та точка, которую он поставил в наших отношениях, не дав мне и шанса? Джефферсон был единственной семьей Коула, и, как любой девушке, мне хотелось снискать ее одобрение…

А этой семье хотелось лишь моей смерти.

– Ты куда? – спросил Коул, успев схватить меня за запястье, когда я проносилась мимо, застегивая на лету дубленку.

– Забыла о самой важной части Модранехт, – соврала я. – Собрать еловые ветки. Из них нужно сделать йольский венок. Это часть ритуала.

– Их нужно собирать именно ночью? – нахмурился Коул.

– Да, именно ночью.

Все это время он, как я и ожидала, караулил под дверьми кухни. Потому вряд ли бы поверил в то, что со мной все в порядке. Коул даже не стал спрашивать об этом, чтобы не услышать в ответ очередную ложь. Лишь его челюсть сжалась, а взгляд запылал, найдя в дверной щели Джефферсона, мешающего карамель с довольной ухмылкой. Мне не хотелось становиться причиной их скандала (опять), да и голова гудела, требуя свежего воздуха. Мягко вытянув свою руку из цепких пальцев Коула, я клюнула его в щеку, надеясь тем самым задобрить.

– Я хозяйка этих лесов. В них мне нечего бояться. Пятнадцать минут, не больше.

– Телефон с собой возьми, – вымученно попросил Коул, пихая мне в карман свой старый смартфон. – Так спокойнее.

Я закатила глаза, показывая чернильную метку под съехавшим рукавом, которая работала лучше всякой мобильной связи, но спорить не стала.

Ночь на дворе стояла что ни на есть темнейшая. Я нырнула в нее, шепнув «Мерцают светлячки» и озарив снежную тропу уютным зеленоватым свечением. Уже спустя несколько минут ходьбы мне действительно стало легче. Беспокойство, тоска и ярость ломались, как ломался и хрустел снег под моими ногами. Ради еловых ветвей мне пришлось обойти особняк и спуститься к берегу серого озера, покрывшегося хрупким стеклом льда.

Вправо от него уходила протоптанная дорога, выложенная сугробами: она уходила в лес так глубоко, что по ней можно было дойти до Шарлотта. Там же, если зайти за кусты шиповника и всмотреться в просветы между гроздями красных ягод, можно было разглядеть угловатый гранит, служащий мне указателем. Он торчал из промерзлой земли: идеально прямоугольный, цвета шафрана с серебром, что оплетал его тонкой рыболовной сетью. На камне не было ни имени, ни даты, но магией был выбит трикветр – единственное, чего он был достоин. Хуже, чем церемониальное сжигание на воде, но лучше, чем ничего. Расположенное на отшибе и с маленькой трещинкой в уголке, похожей на ту, что однажды дал его рассудок.

Надгробие моего брата-близнеца.

– Здравствуй, Джулиан, – бросила я, барахтаясь по пояс в снегу, но упрямо пробираясь дальше к заветной еловой опушке. – Пока, Джулиан.