Ковен заблудших ведьм

Опустившись рядом, я мягко подняла его лицо, чтобы оценить весь масштаб повреждений. Изо рта змейкой бежала кровь, заливая деревянный паркет, а блеклые глаза полуобморочно закатывались. Метка на его запястье оставалась черной, невзрачной: он прочно отгородился от нашей связи, чтобы я не чувствовала его боли.

– Это спарринг, Одри, – заметила Рашель, ничуть не устав: то ли из-за того, что Коул в сравнении с ней походил на неповоротливого хомячка, то ли потому, что была мертва. – А ты чего ожидала? Что мы здесь в шашки играем?

– Нет, но сейчас ты просто избиваешь его!

Я постоянно вмешивалась в их сражения, поэтому старалась приходить или утром, когда Рашель с Коулом только разогревались, или вечером, когда все должно было вот-вот закончиться. Однако, если я все же приходила днем, смотреть на это было выше моих сил.

– Как ты? – спросила я, когда прохлада мокрого полотенца подействовала и Коул оклемался. – Встать можешь?

Распластавшись на полу после очередного нокаута, он захрипел, приподнимаясь на локтях. Стащив со лба полотенце, Коул нащупал на полу свой навахон и оперся о него, отказавшись от моей помощи.

– Еще раз.

Я опешила, преисполненная возмущением. Ночью, когда он раздевался, на его теле не было и дюйма чистой кожи без кровоподтеков. Лицо и вовсе напоминало один большой синяк: разбитые губы, разбитый нос, заплывший глаз с лиловой обводкой и, кажется, сломанная скула.

– Коул! На тебе места живого нет. Отдохни…

– Еще, – потребовал он и мягко отодвинул меня с дороги, вставая напротив Рашель. – У нас ведь мало времени, так?

Она довольно ухмылялась, сидя на подоконнике и полируя камнем свой меч.

– Уверен, что хочешь этого?

В ответ Коул принял стойку, занеся навахон. Колени у него дрожали. Рашель пожала плечами и встала так же, мотнув головой в сторону двери, чтобы я ушла.

– Слух, охотник, – сказала она, давая Коулу отдышаться и сосредоточиться. – Теперь это твое оружие.

Она бросила камень для полировки в дальний угол комнаты, и он пролетел над головой Коула. Тот дернулся и отвлекся на шум. Рашель воспользовалась этим: в два шага очутившись возле него, она ударила его в солнечное сплетение рукоятью меча, а затем сделала подсечку.

Коул упал, и все повторилось сначала.

– Слушай не то, что происходит вокруг, – продолжила она, нависая сверху, пока Коул кашлял и задыхался. – Слушай только своего врага.

Я отвернулась, не в силах смотреть, и заперла за собой дверь. Ночью мне снова пришлось обрабатывать его спину, руки и лицо обезболивающей мазью. Вырубаясь сразу, как только его голова соприкасалась с подушкой, Коул вставал утром с рассветом и, чмокнув меня в лоб, шел к Рашель, которой не нужен был сон.

Так прошел почти месяц. Все вместе мы встречались лишь за обеденным столом, который по традиции накрывали Сэм и Зои, не занятые ничем, кроме друг друга. Рашель всегда сидела с нами за компанию: ни еда, ни вода ей были не нужны. Чаще всего беседа сводилась к обсуждению наших успехов, и каждый стремился чем-то похвастаться. Когда Морган вынесла чайничек с ее фирменным какао на десерт, настал черед Тюльпаны:

– По-моему, самый талантливый учитель здесь – это я. Кто бы еще смог потянуть невежество Одри? А так она хотя бы наконец-то обрела свою серую шкурку! Да, норка?

– Ох, не начинай, – простонала я, хлопнув себя по лбу, и все рассмеялись, жаждая подробностей.

Коул приободряюще сжал под столом мою руку, улыбаясь сквозь боль: даже легкое движение пальцами давалось ему с трудом. Недавно он начал самостоятельно передвигаться по дому по настоянию Рашель. Сначала встречал лбом каждый угол и дверной косяк, но позже приноровился. Теперь Коул мог самостоятельно отправиться на кухню за добавкой бананового пудинга, а затем так же самостоятельно отведать его, орудуя ложкой. Иногда возникало впечатление, что он снова видит: его руки легко находили мои, и он мог заправить выбившийся локон мне за ухо. Я была преисполнена благодарности к Рашель за это и чувствовала себя абсолютно счастливой, ужиная в кругу своего ковена.

Картину омрачал лишь вид Диего, ухудшающийся с каждым днем, – красноречивое напоминание, что вечно мое счастье не продлится. Его силы уходили, высасывая молодость и здоровье. К концу четвертой недели он стал таким осунувшимся и медлительным, что начал походить на столетнего старика. Синие волосы поблекли, сделавшись серебряными. Я тревожилась за него, но он только продолжал хлебать бодрящее зелье из котелка Зои и твердил:

– Все под контролем, hermana[2].

– Сколько ты еще продержишься? – спросила я осторожно, когда мы шли от озера, гонимые теплым апрельским ветром. За нами следовала Морган, которая успела освоить почти половину моего гримуара: она читала его залпом и с такой же скоростью запоминала.

Диего мялся, не желая отвечать: он знал, что ответ меня расстроит.