Ковентри возрождается

– Рисовый пудинг, – ответила я, встала и вынула его из духовки. Пудинг был что надо: под хрустящей коричневой корочкой лежал толстый слой разбухшего в сливках риса.

Профессор Уиллоуби Д’Арби быстро сказал:

– Чур мне корочка.

– Нет, чур мне корочка! – закричала Летиция.

Каждый принялся тянуть горшочек с пудингом в свою сторону, хотя он был обжигающе горяч.

В кухню вошел Кир.

– Où sont les cigarettes?[17] – спросил он.

– При домработнице говори по-английски, милый, – сказала Летиция. – Она не получила образования.

Кир взглянул на меня без всякого интереса. Это был очень высокий босоногий молодой мужчина чуть старше двадцати лет. Спутанные волосы падали ему на плечи и обрамляли лицо наподобие плоской серой подушки. Темно-синий рабочий комбинезон свободно болтался на истощенном теле. Ногти на ногах давно надо было постричь. Судя по виду, у него едва ли хватило бы сил поднять топор, не то что махать им в бешенстве. Летиция подала ему свои сигареты, он взял их и вышел из кухни, не сказав больше ни слова.

– Он перестал нормально питаться, – нарушив молчание, сказал профессор.

– С каких пор? – спросила я.

– С семнадцати лет, когда мы отправили его в Оксфорд, – ответила Летиция.

– Видите ли, он был поразительно способный ребенок, – перебил ее муж, – но ехать учиться никак не хотел. Пришлось силой волочить его из машины и затаскивать в Бейллиол-колледж. На лестнице около своей комнаты он устроил жуткую сцену, наговорил нечто совершенно непростительное матери, обвинил ее в том, что она его бросает.

– До того мы не разлучались ни разу, даже на ночь, – объяснила Летиция.

– За какие-то две недели бедный мальчик докатился до состояния полного умственного расстройства и так до конца и не пришел в себя.

– Но должен же он хоть что-то есть, – настаивала я. – Ведь если бы он не ел, он бы умер, правда?

Уиллоуби Д’Арби глубоко затянулся сигаретой и, для выразительности постукивая чайной ложечкой по столу, сказал:

– Но он с нами не ест. Он никогда не выходит из дома. Еда у нас не исчезает. И к нему никто никогда не приходит. Так что видите, милая, нам самим непонятно, чем он до сих пор жив, но жив же.

– А к врачу он не обращался? – спросила я.

– О нет, ни за что, – сказала Летиция. – К медикам у него сугубо отрицательное отношение.

– Он очень плохо выглядит, – отважилась заметить я. – Очень худ и истощен.

– Ну, это ведь неизбежно, правда? – тоном, не допускающим возражений, заключил профессор Уиллоуби Д’Арби. – Раз он не ест.

– Сейчас начинаются «Жители Ист-Энда», – сказала Летиция.

Они вскочили из-за стола и, опрокидывая в спешке стулья, ринулись из кухни в гостиную. Я сложила посуду в машину и из прихожей набрала знакомый номер виллы, где жил Сидни: 010 351 89… Он был дома.

– Сидни? Это я! У меня камень с души свалился, – прокричала я.

– Ковентри? Ко мне только что заходили из полиции. Они считают, что ты убила кого-то из соседей.

– Да, Сидни, это правда. А что они говорили?

– Они хотели знать, звонила ли ты мне. Я им сказал, что у меня весь день телефон был отключен. Мы только встали, – добавил он. – Ковентри, что за хреновину ты сотворила из двенадцатой заповеди, а?

– Двенадцатая? Это какая? – спросила я.

– Возлюби соседа своего, как самого себя. – Он засмеялся в трубку.

– Сидни, я в Лондоне, только никому не говори. Обещаешь?

– Даже Дереку?

– Особенно Дереку.

– Не приезжай в Португалию, ладно, Ков? У меня осталась неделя, и я хочу провести ее в свое удовольствие, без осложнений. Я помогу тебе, когда вернусь, но эта неделя моя, о’кей?

– Да как я могу приехать, Сид? У меня ни денег, ни паспорта, ни…

– Прекрасно. Когда я вернусь, позвони мне… в магазин. – Он затянулся сигаретой, потом сказал: – А этот сосед, которого ты кокнула, заслуживал смерти?

Он небрежно так спросил, как, бывает, говорят: «Вам с сахаром?»

– Нет, – ответила я. – Он заслуживал хорошего тумака по башке, но смерти не заслуживал. Мне не надо было его убивать.

Тут врезалась какая-то безумная и что-то сказала, я полагаю, по-португальски. Трубка замолчала.

Голос за моей спиной спросил:

– Кого это вы убили?

То был Кир, он жевал свернутый в трубку номер «Прайвит ай». Дожидаясь моего ответа, он проглотил карикатуру. В конце концов я выдавила:

– Знаете, вы очень больны.

– Но с ума не сошел, – ответил он. – Не то что они.

Он повернулся и стал медленно подниматься к себе. Я положила трубку, пошла наверх и постучала Киру в дверь. Он открыл сразу же.

– Я знал, что это вы.

– Можно войти?

– Нет. Сюда никто никогда не входит.

Под ногами по голым доскам носились серые перья.

– У вас порвалась подушка? – спросила я, показывая на усыпанный перьями пол.

– Да нет, глупышка, это голубиные перья, – ответил он. – Удивительно, как это вы сразу их не узнали. На севере ведь все держат голубей, разве нет?

– Нет. Так можно мне войти?

– Нет.

– И вы не выйдете?

– Нет. Незачем. Да еще когда у меня есть что курить.

Он закрыл дверь. Одно перышко вылетело из комнаты и опустилось на ступеньку. По дороге вниз я подняла его. На кончике виднелась капля крови.