Ковер с обезьянками

Квадим вдруг понял, что больше не может здесь находиться. Ему нужен воздух! Даже пыль трущоб лучше вони в его конуре.

Поднявшись на ноги, падальщик пошатнулся. Он оказался пьяней, чем ему думалось. Все проклятое пойло! Ба́рдас с Длинного рынка, он вечно подмешивает всякую дрянь, чтобы скорей валило с ног.

Тени толпились по углам. Фитиль в масляной плошке совсем прогорел. Подкрутить бы — но стены раскачивались, и в глазах двоилось.

Да не одна же — дюжина фигур! Безволосый череп, тонкая, как пергамент, кожа, бледные веки. Глаза у всех были закрыты, но все смотрели прямо на него — и двоились, троились, расплывались, как пустынные бесы.

Качнувшись, Квадим навалился на дверь грудью и вывалился в ночь.

Хвала всем богам: что Царства, что местным — тени его не преследовали.

После чада и духоты у него закружилась голова от свежего воздуха. Квадим долго брел, не разбирая дороги, а потом по стеночке опустился на еще теплую землю, привалился к ветхому забору.

Ветер с моря шевелил его одежду и волосы.

Гул голосов. В сотне-другой локтей кто-то нещадно терзал струны. Квадим поднял мутный взгляд и лишь теперь осознал, куда его занесло.

Старинная колоннада давала убежище разносчикам еды и проституткам. Из подворотни виднелся угол серого здания и широкие ступени из покосившихся плит. Ло́йрос, театр в Темном городе. Просторная улица едва вмещала всех, кто на ночь глядя искал увеселений.

Квадим вжался в тень у основания забора.

Не тут-то было. Сперва свет загородила фигурка женщины, а за нею появился громила с бычьей шеей.

— Вот. Это он! Все он!

Что это? Он ничего не делал! Впрочем, падальщик смутно помнил, как сюда добрел, и сколько уже сидит здесь. Неужели…

Пронзительный голос рассеял остатки пьяной дремы:

— Вонючий козел! Ты посмотри на себя. Весь в грязи, а пахнешь точно свинья в хлеву. И ты свалился прямо на клиента!

— Клиента, — невнятно пробормотал Квадим.

— Это он, он спугнул Зено́ба! — запричитала шлюха, и охранник вторил за ней:

— Давай, проваливай, мужик. Слышь, чего говорю?

— А это общий двор, — хрипло заспорил падальщик. — Сижу, где хочу…

На миг верзила повернулся, так что луна высветила его лицо. Глаза у него были холодными и безучастными, как у рыбы. Убьет и не моргнет. Квадим вздрогнул, а потом зашевелился.

— С каких это пор… — бубнил он, вставая.

— Проваливай! — теряя терпение, загудел громила, и падальщик счел за лучшее последовать совету.

Несмотря на поздний час, торговля была в самом разгаре. Квадим бесцельно бродил меж прилавками, не глядя по сторонам. Отовсюду его гонят!

Здесь горели дюжины фонарей, каждый под толстым зеленым стеклом. Лица в их свете казались мутными, мертвецкими — или, может, то бесовский морок не до конца развеялся. Падальщик сам не заметил, как угодил в густую толпу. Не меньше тридцати ротозеев сгрудились вокруг грубых столов и лавок из неструганного дерева.

Стучали кости. Кто-то невидимый долго и вдохновенно ругался.

— А ну-ка подвинься! — Квадим толкнул в бок зрителя. — Эй, а ты чего локти расставил?

Плешивый старец открыл рот отчитать его, но увидел темную кожу и сделал охраняющий знак. Плевать! Так он и думал. Никакие это не кости. Игроки бросали длинные тонкие палочки и передвигали по узкой доске фигурки.

— Пять. Последняя часть души в Раю, — темнолицый земляк подгреб к себе горку меди и обвел зевак взглядом. — Ну, кто еще желает?

А почему нет? Тени. Аккурат, что ему сейчас надо! Квадим отпихнул костлявую девицу.

— Я. Я готов.

— Поистине славен день, когда земляки встречаются на чужбине! — громко возвестил игрок. Но когда Квадим плюхнулся напротив, тон его звучал совсем иначе: — Лак анна́х виджара́т?

Падальщик отвык от родного языка. «У тебя хоть медь водится?» Не говоря ни слова, Квадим ссыпал на стол семь ставров — те, что оставил при себе. «Пятьдесят, — подумал он. — Осталось всего пятьдесят. Пять по десять».

Но отступать поздно. Земляк повторял для тех, кто только подошел:

— В далекой стране, откуда мы оба родом, не бывает просто игр, как просто не восходит луна. Когда отходит от тела душа — не сразу, ох не сразу доберется до палат Солнечного Владыки! Каждый войдет в пустынные поля, столкнется с сотней ловушек и препятствий. Лишь самый чистый избежит их все. Тени разыгрывают этот долгий путь, где…

— Короче, — перебил падальщик. — Ты играешь или языком мелешь?

Его соперник скривился в презрении. Среди зевак мелькнул лысый череп с тонкой, как пергамент, кожей. Потом игрок развел руками.

— Хотенье земляка закон, — сказал он. — Уж точно для Азми́ра Многорукого.

Квадим сграбастал палочки и помял в кулаке. Нет ни свинцовых грузиков, ни зарубок. Так что же?

Вокруг игроков стало очень тихо, даже музыкант перестал терзать струны. Так что? Обезьянки на ковре играли в кости, должно же это что-то значить!

И он разжал кулак.

Часть палочек упала лицом, часть — выкрашенной красным задницей. Падальщик не успел еще сосчитать, когда земляк сказал:

— Три. — Перебросил свои. — Четыре. Я начинаю… — Бросок. — Пять, два хода подряд.