Ковер царя Соломона

Бьенвиде приходилось врать не для того, чтобы выгородить себя, а, скорее, для того, чтобы представить в лучшем свете свою мать. И еще она хотела доставить бабушке удовольствие, дав ей возможность думать, что в «Школе Кембридж» все в полном порядке или, как говорила сама Сесилия, «вполне прилично». Поэтому, когда бабушка спрашивала ее, ходит ли Джаспер в школу, в ее голосе было столько надежды, что внучка просто не решалась сказать правду.

– Ведь он посещает школу, правда, Бьенвида?

– Конечно правда! – отвечала девочка, изо всех сил стараясь, чтобы слова звучали искренне.

– Он такой умный мальчик, ему просто необходимо получить образование, – говорила Сесилия, а потом неуверенно добавляла: – То есть если бы он не был таким умным, оно ему требовалось бы даже сильнее, но, думаю, ты понимаешь, что я имею в виду.

– Понимаю, – кивала Бьенвида, уписывая домашний бисквитный торт с кремом и шоколадной крошкой. Чистые руки приятно пахли мылом.

– Скажи еще, вы с Джаспером ложитесь спать всегда в одно и то же время, не правда ли, милая? Хотя, конечно, он на два года старше тебя…

Здесь особенного вранья не требовалось. Девочка честно ответила, что да, они ложатся всегда в одно и то же время, не упомянув только, что происходит это между одиннадцатью вечера и полуночью. Затем Бьенвида ловко сменила тему разговора, попросив еще один кусочек этого восхитительного торта. Слово «восхитительный» в устах маленькой девочки заставило бабушку улыбнуться.

Хотя миссис Дарн и улыбалась, чувствовала она себя жалко и пристыженно. Она всегда считала, что нехорошо расспрашивать невинных деток тайком от родителей о том, как они живут. Если бы Сесилия узнала, что так поступает кто-то чужой, она осудила бы это. Но сейчас пожилая дама ничего не могла с собой поделать. Не могла она поступать по-другому, пусть даже наивная ложь Бьенвиды не особенно вводила ее в заблуждение. Она понимала, что девочка просто пытается защитить свою мать и успокоить ее саму, сделать их обеих счастливыми и довольными друг другом. И за это намерение она еще больше любила внучку.

Сознание того, что ей лгут, должно было бы предостеречь Сесилию от новых вопросов, но она, преодолевая некоторую скованность, упорно продолжала их задавать. Миссис Дарн ходила вокруг да около главного вопроса, который никак не решалась затронуть из страха получить ужасный ответ. Она подлила Бьенвиде еще чаю, сладкого и некрепкого, потом начала настойчиво предлагать ей шоколадное печенье, интересуясь, живет ли еще с ними Джед и на самом ли деле он держит в доме хищную птицу, которая так страшно кричит.

– Я видела, как его ястреб поймал сороку, – сказала Бьенвида. – И убил ее.

К ужасу Сесилии, глаза ребенка, и без того вечно имевшие трагическое выражение, наполнились слезами. Надо было как-то успокоить внучку, подобрать какие-то слова. Но что тут можно было сказать? Ничего. Тогда бабушка упомянула о том, что, кажется, в морозилке у нее осталось мороженое, которое называется «Дракула», и слезы девочки тут же высохли. Миссис Дарн сходила на кухню и принесла красно-черный стаканчик с мороженым, поставив его на стеклянное блюдечко. Она застала Бьенвиду тихо и грустно сидящей, сложив руки, и снова не решилась задать ей тот самый главный вопрос, который мучил ее сильнее всего. Пожилая женщина просто не могла заставить себя это сделать. Совершенно невозможно было расспрашивать это невинное, доброе дитя с грустными, настороженными глазами, живет ли еще с ее матерью Билли и спят ли они в одной постели. Как бы бабушка это ни сформулировала и к каким бы иносказаниям ни прибегала, задав этот вопрос, она уронила бы себя в собственных глазах. Сесилия заранее чувствовала кислый привкус отвращения к самой себе.

От виллы «Сирени» до «Школы» было не более двухсот ярдов, но миссис Дарн все равно проводила девочку домой. Пусть было еще светло и их квартал считался вполне приличным, а сама Бьенвида казалась Сесилии послушным ребенком, который не будет вступать в разговоры с незнакомцами, она все равно довела внучку до дома. Пожилая дама делала так всегда. Слишком часто в газетах писали о похищенных и убитых детях, а по телевизору то и дело показывали передачи об опасностях, подстерегающих их на улице.

У ворот «Школы» она оставила Бьенвиду, проследив за тем, как девочка ушла куда-то на задний двор. Она могла бы пойти вместе с ней – ребенок даже просил ее об этом – но миссис Дарн никогда не заходила в «Школу» по вечерам. И не только потому, что ей не нравился этот дом. Она боялась того, что может там увидеть. Дафна всегда убеждала ее, что она навоображала себе разных ужасов, вроде пьянок, наркотиков и прочего беспорядка, например, Тину с кучей мужчин, возможно, даже в постели. «Нет-нет, что за чепуха? – возражала ей Сесилия. – Ничего такого я не воображала!» Но на самом деле ее подруга была права.