Ковид, как доктор прописал

– А дальше, – продолжает он листать страницы моей папки, страницы разнных цветов, от самых белых, блестящих, как в жизни, до самых черных, траурных как в жизни, и укоризненно качает головой. – Ужас! Ужас! Ужас!

– Я? – спрашиваю я с тревожно. – Это еще я?

Он смотрит на меня безнадежно, качая своей седой головой, и молчит.

–Это еще я? чуть ли не кричу я.

– Не кричи, – говорит он. – Ты – зто ты. Но ты уже и не ты.

– Я не понимаю, – удивляюсь я и развожу руками. – Неужели скурвившийся я -это не я?

– Понимаешь, – объясняет он мне, – если бы ты оставался самим собой, то у тебя был бы шанс стать членом нашего коллектива и поболтаться здесь наверху. Но так как ты прятался за обстаятельства и возводил это в свое оправдание, то умножая это на степень содеянного, сам понимаешь, дорога тебе вниз, в самую что ни на есть Жосминду.

– В самую что ни на есть? – ужасаюсь я.

– Еще глубже, чем ты думаешь, – подтверждает он.

И тут я замечаю, что свою-то жосминду он аккуратно опускает на три подушки. А ноги свои пристраивает поудобнее в тазик с водой, чтобы грибки на ногтях не подсыхали. Я хихикаю.

–Накувыркаешься здесь с вами, – реагирует он на мой смех. – Не то что голова в вареную репу превращается, но и ноги начинают ходуном ходить. Ведь не каждый из вас от нас по своей воле уходит. Кто-то для ускорения и в хорошем пинке под зад нуждается. Заметь, служу-то я не в театре,– вздыхает он тяжело.

Так и быть это я замечаю, а еще замечаю, как дверь отворяется и в помещение входит непонятная мне личность, облаченная в такой же белый балахон. Личность подходит к столу и о чем-то долго и нудно перешептывается с моим визави. Затем поворачивается ко мне тем, что называлось лицом и я понимаю, что дела мои пропащие, потому что передо мною стоит знакомый мне до боли следователь Василий Васильевич.

А ты что здесь делаешь? – удивляется он и тут же захлебывается от смеха.-

Твое место в самом что ни на есть низу. Внизу! Внизу! Внизу! Правда, если тебя там примут, дружок.

– А ежели нет? – жалобно вопрошаю я.

– А если нет, тогда распилят,– обнадеживает меня Василий Васильевич.

«Сказать ему, кто он есть?» – думаю я: «Так не поверит. Правду все принимают в штыки. Заныть? Не услышит. Себе в жилетку поплакаться? А если..? А вдруг он захочет еще больше меня унизить? Жертву жалеют, чтобы еще больше унизить. Может все-таки похныкать?»

И я хнычу. – Мне что, вообще места нигде нет? Я хочу здесь быть.

– Выходит, нет, – отвечает он мне. – Все места заняты.

– Как заняты? -возмущаюсь я. Ну откуда во мне живет эта ересь? Но надо же обязательно спросить.– Неужто оплачены?

– Не юродствуй, – отрезает он и поворачивается к своему коллеге. Полагаете, он хочет узнать о каком-нибудь мало-мальском месте для меня? Так нет, видите ли, я для него мордой не вышел.

–Почему этот юноша здесь? Не ржавеет железный Феликс?

– Да вот бумага из ада прилетела, – отвечает тот нехотя.

– Читайте вслух, – приказывает Василий Васильевич.

– Вслух так вслух, – седая голова декламирует с выражением и с выражениями. А в заключении зачитывает резюме: «Ад не резиновый».

– Подпись? – интересуется Василий Васильевич.

– Вот, – показывает тот бумагу .

– От кого? -интересуется дотошный следователь.

– От того, кто по водной глади рая на яхте гоняет.

– А вторая от кого? – интересуется Василий Васильевич.

– От того, кто в аду жар в жаровню поддает.

– От него самого? – недоверчиво перепрашивает следователь.

– От него самого.

Василий Васильевич вертит бумагу в руках. – Шутки шутками, но на самом деле места все вышли. Нет как нет. Все забронировано. – И повернувшись ко мне, задает риторический вопрос. – А ты что считаешь, что у нас есть? Есть?!

– Есть! – бодро отвечаю я. – И для меня, надеюсь, тоже..

– А ты считаешь, что если демократия, – возмущается Василий Васильевич, – то значит…

– Обязаны, – подсказываю я.

– Обязаны,– ловит он автоматически мою подсказку, – обязаны подбирать все, что плохо лежит – острова, идеи, людишек? И мы берем! -Василий Васильевич громко хлопает ладонью по столу.

Его коллега от неожиданности вскакивает с места. Вода из тазика выплескивается на пол.

– Только не жмите на красную кнопку! – умоляюще просит он.– Еще не время, еще не час! Он падает на стул и вытирает рукавом пот со лба. – А вот по существу данного вопроса. Как полагаете

– Обязаны, – грустно повторяет Василий Васильевич. -Не оставаться же ему нигде и ни в чем. Распилят.

– А нам что? Снова санкции? Как всегда неработающие?

– А хрен его знает. Может, на этот раз будут и работающие.

– Я не хочу, – подаю я голос, – чтобы по-живому пилили. Больно.

– Да ты уже не живой.

– Все равно больно, – говорю я. – И маму жалко.

– Раньше надо было думать о маме.

– Сначала о Родине, – возражаю я, – а потом о себе. Нас так в школе учили.

– Сволочь? – спрашивает Василий Васильевич у своего коллеги, указывая на меня пальцем.

–Сволочь, – соглашается тот. – Да еще какая!

Какая? – мне становится даже интересно. – Назовите, пожалуйста, степень.

– Степень свою ищи в таблицах Брадиса.

– А это кто такой? – не унимаюсь я. – Прокурор из Челси или…?