Ковпак

— Странно, правда? Такой приказ и вдруг — на тебе! Левая разрешает то, что запрещает правая. М-да, брат, не все так просто, как оно кажется. Но и противоречия тут никакого, учти. Между мародерством и тем, что смертельно голодный человек возьмет ради спасения своего луковицу либо картофелину, — разница принципиальная. И тут нечего доказывать, сам понимаешь. За мародерство разговор короткий — пуля! — Он вздохнул. — А так что ж, разве этим кого обездолишь, обидишь, ущемишь… Понимать надо. Мы же люди…

Видя, что гость, однако, еще не считает вопрос исчерпанным, Ковпак продолжал:

— Да я первым лишился покоя от этого пункта в приказе, если хочешь знать! Вот, думаю, все вроде бы правильно, а как оно на деле-то выйдет? Кто знает, на что способен человек, утративший над собой контроль, гонимый голодом и нечеловеческой усталостью? Ты же сам знаешь. Война. А жить кому не охота?

— И что же? — спросил Деда собеседник.

— А то, что зря я тогда переживал. Народ выручил. Он и харчил нас, и целые лазареты тайные соорудил для раненых. Слышал о таком — Кифяк! Он у себя Радика Руднева прятал. Вокруг каратели кишат, смерть из хаты в хату ходит, в одной только Белой Ославе немцы семьдесят крестьян расстреляли после нашего ухода, а Кифяк сына Комиссарова выхаживает. Хлопец от ран умирает, а Кифяк готов за него сам умереть, только бы парень выжил. Да разве один он такой, этот Кифяк!

Свято блюсти закон и не быть формалистом — сложно. Но для Ковпака как раз в этом и не было никакой сложности! Он оставался самим собой, и все. Ему ни к чему было перестраиваться по той простой причине, что всю свою жизнь он делал одно и то же дело — служил людям, вкладывая в эту службу всего себя. И, став членом Верховного суда республики, старик ни чем решительно не отличался от того Ковпака, каким был прежде.

Ковпак не упускал случая напомнить своим помощникам то, что они, конечно, знали и сами, но, как это нередко бывает в жизни, чему далеко не всегда следовали. Беды от такого случается немало, часто — с трудом поправимой, а порой и вовсе непоправимой. Потому Сидор Артемьевич повторял изо дня в день подчиненным:

— Смотрите в оба, хлопцы! В нашем деле нельзя иначе. К вам приходит дело, а за ним — и преступник, и человек невинный. Бывает, верно? Но и так бывает, что подписываешь бумагу наполовину втемную, до конца не разобравшись. Отсюда и пошла беда для невинного. Он-то как раз и страдает чаще всего. Вот чего я боюсь и вам советую — сами бойтесь! Не семь, а сто раз отмерь, да десять раз проверь и лишь один раз отрежь, вот оно как в нашем деле нужно.

Когда Ковпак, бывало, говорил это своим сотрудникам, он смотрел им в глаза — проверял, понимают ли его, чувствуют ли, что это не просто нужные слова, какие начальнику положено говорить подчиненным, и только. Нет, это мысли о самом главном в их деле — о человеке, ради которого, собственно, и нужен, и существует Верховный суд. Ковпак искал в глазах собеседников ответа на вопрос: понимают ли они, что он сам не умеет работать иначе и потому требует того же от своих коллег?

Чаще всего ответ удовлетворял его, и тогда Ковпак радовался, что вокруг него люди, живущие тем же, чем живет и он лично.

1944 год. Война еще только-только перешагнула на запад от рубежей истерзанной гитлеровцами родной земли. Но даже сейчас, стоя на краю могилы, враг еще силен, упорен, жесток. И много, ой как много крови людской еще прольет он, покуда из него самого кровь не выпустят. И вчерашний партизан, а ныне член Верховного суда Сидор Артемьевич Ковпак не забывает об этом.

Вот хотя бы это. Вроде бы все как на ладони. Обыкновенная кража чужого имущества и положенная по закону кара. За хищение телки у колхозника суд наказал по закону двух его односельчан. Пострадавший рассудил иначе, об этом он и заявил прямиком Ковпаку, явившись к нему на прием.

— Неправильно решили, Сидор Артемьевич. Маху дал суд, вот что.

— Вы думаете? — поднял бровь Ковпак.

— Ей-богу, правда! — посетитель строго и серьезно смотрит ему в глаза.

— Слушаю твою правду. Давай, раз так!

— Дело-то аховое, — начал пострадавший. — Эти двое, что срок получили давеча, спасибо суду небось втихомолку говорят…

— Не пойму тебя, брат. Ворюгам дали по заслугам, за что же спасибо?

— А за то, Сидор Артемьевич, что эта самая заслуга, как вы говорите, от фронта спасет, от войны. Отсидит свое — и домой! А война-то вот-вот и кончится.

Ковпак вскинулся.

— Выходит, они для того только и прирезали твою телку?

— Святая правда, Сидор Артемьевич.

— И мы, значит, Советская власть, своими руками их от фронта подальше в тыл услали. Так?! — Старик уже гневался.

— Так оно и есть.

Сидор Артемьевич поднялся из-за стола. Обошел его и приблизился к посетителю — пожилому колхознику. Тот хотел было подняться.

— Сиди, брат, сиди. В ногах правды нет. Есть она у Советской власти. Это уж точно. Есть и всегда будет. И на этот раз — тоже. Иди, брат, к себе до хаты и не сомневайся: ошибку свою исправим. Будут обидчики твои не в глубоком тылу шкуру спасать, а на фронте свой позор своей же кровью смывать…