Ковпак

— Вон ты какой! — улыбнулся Ковпак, покачав высоколобой головой. — Самокритично у тебя выходит. Что ж, правильные слова говоришь, товарищ Ярко! Рад за тебя. — Он шагнул к посетителю, пожал ему руку. — А насчет спасиба твоего мне, то ты, брат, малость ошибаешься. Это хлопцам нашим спасибо говорить надо. За все! И за тебя тоже. А я — что ж, я как все… Ни больше, ни меньше. Как ты сказал — просто советский человек. Вот так, друг Стефан!

Они замолчали, думая, наверное, в эту минуту об одном и том же, оба растроганные и чуть смущенные этим наплывом чувств.

— Будь здоров, учитель! — Их руки встретились в крепком пожатии. — Спасибо, что вспомнил. Милости просим в Киев еще не раз!

— Вам спасибо, батьку!

Дверь за верховинцем закрылась без стука, неслышно, а спустя минуту в кабинет вбежала секретарь и растерянно проговорила:

— Сидор Артемьевич, такое дело, понимаете… Гуцул этот ваш, чудак, уходя, здоровенную банку с медом оставил. Пусть, говорит, батько испробует карпатского целебного. Я ему — не положено, дескать, никаких приношений принимать. А он: знаю, мол, но батько все понимает и нас, верховинцев, не обидит.

— Ко мне его! — быстро сказал Ковпак, укоризненно и одновременно добродушно покачав головой.

Наташка исчезла и вскоре вернулась — одна…

— Как в воду канул!

— Ну и Стефан! Ладно, Наташа, человек от души нам, ну и мы от души, верно? А мед, дочка, давай прямиком передадим дому престарелых, что в Святошине, а? Там он в самый раз будет…

В тот день сговорился прийти к Сидору Артемьевичу Платон Никитич Воронько. Очередные хлопоты по партизанским делам делали этот визит совершенно необходимым. И получилось так, что его появление в кабинете почти совпало с уходом от Ковпака учителя. Поздоровавшись, поэт спросил:

— Гуцула я вот только что встретил. Не от вас ли он? Может, что просил, а?

— Да нет, не просил. Просто зашел спасибо сказать.

— Вон оно что! — Воронько задумался, потом сказал: — Гуцулы… Ох, мать честная… Мы бы тогда в горах без них погибли… Выручили крепко. Спасибо им!

— Вот то-то и оно… — Ковпак потеребил уже совершенно снежно-белый клинышек бородки, потом спросил с укором: — А ты чего ж, хитрец, молчишь? Думаешь, Ковпак стар и потому забыл, что на Украине стало еще одним лауреатом больше и этот самый лауреат носит фамилию Воронько!

Поэт покраснел и смущенно пробормотал:

— Спасибо, батько, спасибо! — Они крепко обнялись: сильно уже постаревший Дед и молодой еще, плечистый, крепко сбитый человек.

— Ладно, ладно, скромник! Все вы, как я погляжу, народ хваткий: пером орудуете не хуже, чем автоматом! Прими мои поздравления, Платон, и совет добрый — носа не задирать!

Воронько знал, кого имел в виду Сидор Артемьевич под «хватким народом»: после войны за перо взялись многие ковпаковцы; по примеру своего командира, уже в сорок пятом выпустившего «От Путивля до Карпат», книги написали Вершигора, Коробов, Андросов, Базыма, Бережной, Бакрадзе, Войцехович, Тутученко…

Быстро покончив с вопросом, приведшим к нему Воронько, Ковпак сказал:

— Слушай, лауреат, дело есть!

— Я готов, батько!

Старик засмеялся:

— Еще не знает, что и зачем, а уже готов!

— Как в партизанах, — отозвался Воронько.

— А насчет дела так, — продолжал Ковпак. — Этот самый гуцул сегодняшний меня на мысль навел: не махнуть ли нам с тобой туда, в Карпаты? На старые наши тропы… Могилам дорогим поклониться, гуцулов проведать. Ну как, идет?

Он мог бы и не спрашивать согласия поэта…

День спустя машина легко и стремительно мчала Ковпака и Воронько к прикарпатской земле. Еще быстрее летели их мысли, воспоминания, видения прошлого. Были в них и печаль, и боль, и грусть, и гордость за тех, кто шел в огонь и не вернулся из него…

Несколько дней Ковпак и Воронько странствовали по Прикарпатью, находясь целиком во власти прошлого, живя той, уже ушедшей жизнью. Странное это было возвращение: вроде не сами они шли старыми тронами, а кто-то другой, похожий на них во всем, чьи печали и боль рвали их душу…

— Не удивляйся, брат, моему вопросу, — как-то спросил Ковпак Воронько с каким-то отрешенным выражением лица, — а здорово ты перетрухнул тогда, когда нас фрицы намертво зажали и вроде бы чуть не крышка нам? Только по совести, ладно?

— Иначе и нет разговора, батько! Так вот, насчет страха. Боязно ли было мне? А кому не было страшно, хочу я знать?

— Вот именно! — Ковпак кивнул, он ждал такого ответа.

— Но и то правда, — продолжал поэт, — что страх страхом, а дело делом, уж коль ты попал в такую заваруху, стой до последнего. Либо ты фрица, либо он тебя… Какой там выбор. Мы и стояли, потому как иначе нельзя было.

— Нельзя было! — словно эхо повторил старик. — А теперь сообразил, чего ради ко мне гуцул тот приходил?

— Вот за это самое благодарить! — Воронько широким жестом повел вокруг. — Как не сообразить, если без Советской власти его самого бы уже на свете не было!

— Правильно! Вот за это сегодняшнее он благодарил. В этом был смысл нашей борьбы и нашего бесстрашия.