Козара

— Ты как хочешь, а я не полезу. Я перед войной как-то залез на черешню, хотел нарвать ягод с верхних веток — они там самые зрелые и сладкие и обычно птицам достаются. Лез-лез, уже по тонким сучьям, пока один сук не подломился, а я вниз сверзился. Обе руки сломал. С тех пор на деревья не лазаю. Не дурак, чтобы гибнуть.

— Можно под палый лист забраться.

— Посмотрим. Хлеб у тебя есть?

— Есть, — сказала Эмира. — Полкаравая. Женщины раненым принесли. Я взяла, чтоб не оставлять в землянке. Не взяла бы — все равно бы там остался.

— Вот и хорошо, что прихватила, — одобрил Райко. — А у меня ракия есть.

— Откуда у тебя ракия?

— Приберег на черный день, — засмеялся Райко и тряхнул фляжкой. — Если придется умирать, хлебну глоточек перед судным днем. И на твою долю хватит. Хочешь?

— Потом, — сказала Эмира.

Они шагали среди деревьев. Лес пах смолой, прелым листом и влажной травой. Хмуро молчали могучие сосны. Казалось, ветви их реют в тумане. Местами сквозь листья рдяными снопами пробивалось солнце, рассекая сонный полумрак.

С запада доносился грохот.

Райко пытался представить себе, как враги соревнуются в охоте на людей по беженским обозам. Представлял, как они со штыками наперевес подбегают, может быть, и к его матери Видосаве, с которой он расстался в млечаницком ущелье, перед самым прорывом. Перешла ли она шоссе? Куда двинулась дальше? Добралась ли до дому или схвачена в каком-нибудь проулке, когда пыталась вытянуть из грязи перегруженную телегу? С ней мне надо было идти, а не с этой турчанкой, вздохнул он. Ее надо было спасать, а не эту. Похоже было, что он вот-вот расплачется. Почему я не слез с телеги и не пошел с нею? Он отломил ветку можжевельника и начал отрывать от нее кусочек за кусочком. Если бы я тогда слез с телеги, меня бы, может, расстреляли. Он бросил ветку и растоптал ее сапогом.

— Слушай, родимая, — сказал он Эмире. — Не говори никому, что я не был ранен и только прикидывался. А то не сносить мне головы.

— Не бойся, лохматый, — ответила Эмира.

— Если скажешь, мне не жить.

— Разве ж ты не раненый? — спросила Эмира. — Все-таки ты ранен. А повязка у тебя на лбу зачем?

— Правильно говоришь, — похвалил Райко. — Шандарахнуло меня.

— Давай отдохнем.

— Пройдем еще немножко, — не решился Райко. — Остановились они?

— Похоже, да. Пушек больше не слышно.

— Кто будет отвечать за это?

— За что? — спросила Эмира.

— За раненых. Их ведь перережут. Если бы они хоть могли сами себя порешить. А у них ни оружия, ни сил. Какой-нибудь револьвер да граната, только и всего.

— Плохо их дело, — вздохнула Эмира.

Они торопливо шагали по луговине, заросшей можжевельником. Жесткая зеленая трава, покрытая после дождей грязью, опутывала ноги и резала щиколотки.

— Ты знаешь эти места, Райко?

— Не знаю, — признался Райко. — По-моему, мы идем к Витловской горе.

— Тамошние места я знаю, — сказала Эмира. — Если мы выйдем туда, то найду дорогу и до Мраковицы.

— Оттуда-то и я найду, — сказал Райко. — Но на Мраковицу мы не пойдем, потому что туда сейчас повалят все, а это не к добру. Сгрудятся в кучу, неприятель их и перебьет. Надо идти по склонам, где нет беженцев, потому что неприятель пойдет вдоль Млечаницы, Грачаницы и Моштаницы, где беженские лагеря, да по вершинам от Маслин-Баира до Мраковицы…

— Вон земляника! — воскликнула Эмира.

— Набери, — сказал Райко. — А я посижу маленько.

Он смотрел в долину, где текла Млечаница, окаймленная зелеными зарослями. Было тихо. В двадцати метрах от него лежало дерево, поваленное ветром: переплетения корней, засохшие комья земли, зияющая под ними яма. Вот и человек так же, подумал он. Растет-растет и падает, и остается после него пустота. Почему все, что живет, должно рухнуть?

— Держи, — подбежала Эмира с букетиком земляники. — Я не стала больше собирать, змей боюсь.

— Нету тут змей, — сказал Райко. — Змеи в камнях живут.

— Все равно боюсь, хоть бы их и не было.

— Должно быть, у немцев привал. Похоже, остановились.

— А может, в села возвращаются?

— Кабы они возвращаться думали, не заходили бы в лес. Не пойдут они назад, пока все горы не прочешут, зарок такой дали…

— Где мы ночевать будем?

— Под деревом. Натаскаем листьев. Одеяло есть. Я его ношу с первых дней восстания.

— Где ты был, когда оно началось?

— Расскажу, давай только на ночлег устроимся. Пошли за листьями.

— А мы не слишком близко от неприятеля?

— Лучше остаться поближе, чтобы следить за его передвижением.

— Солоно нам придется, если он нас сонными застанет.

— Не солоней того, что уже со мной было. Да не люблю я говорить об этом, голова болит, — сказал Райко, сгребая сухие листья на разостланное одеяло. — А еще как подумаю, что ты турчанка…

— Не турчанка, а мусульманка, — возразила Эмира.

— Это все едино. Все вы турки и все на нас ножи точите.

— Может, тебе жалко, что ты не четник?

— Не бреши, — сказал Райко. — Турки самые первые насчет резни. Я им не верю и когда они с пятиконечными звездочками ходят.

— Ну, а мне-то хоть веришь?

— Ты — другое дело. Тебя как будто кто-то из наших смастерил.

— Расскажешь, что с тобою было?