Козацкому роду нет переводу, или Мамай и Огонь-Молодица

— Хоть бы штуки по две «хо-хо»… штуки по три «хи-хи» — для наших прелестных щебетушек… и хоть с полдесятка зычных «ха-ха» для парубков! Дозвольте, грозный пане? — и он опять на французский манер куртуазно поклонился, смущая сердца некоторых девчаток обхождением воспитанного в сердце Европы красивого чужеземца, ибо он, сей Пилип-с-Конопель, с легкомыслием недавнего парижанина, хоть и был влюблён только в одну дивчину на свете, всё же порывался поправиться сразу всем, кого встречал, — вот и старался не для ссоры с паном обозным, а лишь ради успеха у представительниц прекрасной половины рода человеческого, и надо сказать, что этим успехом он пользовался, потому как вся стайка девчат, на миг оторвавшись от рытья окопов, собралась возле него и внезапно разразилась буйным девичьим смехом. — Замолчите! — потешным фальцетом цыкнул на них Пилип. — Вельможный пан обозный ещё не давал вам позволения смеяться! Правда, пане полковой обозный? Вот видите… А если уж паны начальники прикажут нам похохотать, о, тогда мы с вами и работу бросим, и про войну забудем, и уж так нахохочемся, так нахохо…

— Ты кто таков? — пресердито спросил пан обозный.

— Запорожец, как видите! — с комичной галантностью поклонился француз, а после ещё и присел, словно польская панна широкую юбку, растягивая обеими руками свои необъятные запорожские, красные, что солнечный закат, шаровары.

— Какой веры? — неумолимо спросил строгий начальник.

— Православной, пане Купа.

— А был?

— Мерзкий католик, пане обозный! — браво вытянувшись, прокартавил Пилип и так вытаращил глаза, что девчата, стоявшие возле него, снова зазвенели смехом.

— Взять! — кивнув на француза, приказал обозный гайдукам.

— Только не живым, — спокойно ответил Пилип-с-Конопель.

И так же спокойно скорчил пану Купе-Стародупскому престрашную рожу.

Так же неспешно и спокойно обнажил лёгкую сабельку.

Так же спрохвала, словно забавляясь, провёл пальцем по тонкому лезвию, пробуя звонкое и холодное жало, кое аж тоненько запело, и еле уловимый звук, даже не звук, а жужжание, пойманное не ухом, а всем телом, остановило первое движение гайдуков пана Купы.

— Ну-у! — прорычал обозный.

Напуганные приспешники наконец рванулись к дерзкому французу.

Где-то уже щёлкнул мушкет, звякнули выхваченные из ножен сабли.

Да меж гайдуками и Пилипом внезапно возникли две девичьи фигуры, только сейчас сюда подошедшие.

В руках девушек торчало по пистоли.

35

— Опомнитесь, пане! — крикнула обозному одна из девчат.

Это была тонкая, худая и гибкая, как хворостина, немолодая гончарова дочь Лукия.

— Хальт, майн герр! — сказала другая по-немецки, тыча пистолью чуть не в самое брюхо пану обозному, и, услышав тот голос, Пилип вздрогнул от неожиданности: пред ним была племянница епископа, Кармела Подолянка.

— Это вы, панна? — обалдело спросил пан Купа-Стародупский.

— Их, майн герр, — ответила Ярина.

— Что это вы, панна, онемечились?

— Я подумала, что немцем стали вы, пане обозный.

— Я — немцем? Почему немцем?

— Кто ж другой может оскорбить так запорожского козака? — и передразнила пана Купу: — «Взять!» Кто на это способен? Только лях! Или немец! Либо турок!

«Вот она какая, панна Кармела!» — подумал Пилип.

— Так-то, пан Купа, — вмешалась Лукия, дочь Саливона, да тут же, встав навытяжку перед полковым обозным, учтиво спросила — Дозвольте слово молвить, вельможный пане?

— Говори, — остолбенев от удивления, милостиво разрешил Стародупский.

— Кого это вы здесь водите, пане? — спросила дивчина, не очень-то учтиво разглядывая красивенького Оврама Раздобудько.

— Гостя вельможного.

— Кто же дозволил водить сюда сторонних людей? — спросила Ярина и, подступив к пану Овраму, потребовала: — По какому слову нынче пропускают в нашем войске?

Кладоискатель, не зная, разумеется, слова-пропуска, смущённо молчал.

— Пан Оврам прибыл по просьбе самого владыки, — сердито молвил обозный.

— А куда этого пана владыка приглашал? — и Ярина кивнула на город: — Туда? Или сюда? — и панночка взглянула на окопы, валы и пушки.

— Скажите пропуск! — не отставала и Лукия.

Обозный взорвался:

— Как вы смеете?!

— Смею.

— Прочь! — заорал обозный. И приказал гайдукам: — Разогнать отсюда всех девок!

Но гайдуки и с места не тронулись.

Не только потому, что пред ними стояли не коэаки, а девчата.

А допрежь всего затем, что все девчата, пришедшие сюда с Лукией, были вооружены.

Да и глаза у них горели такой отвагой, что подступиться к ним было страшновато, к этим отчаянным девчатам.

Особливо — к панне Ярине. Заслонив собою подруг, она вся словно светилась, пылала столь опасным огнём, что связываться с шальной панной никому из гайдуков не хотелось, — охотно подошёл бы к ней разве что Пилип-с-Конопель, да он лишь робел перед ней, пялил глаза, словно дурень какой, и молчал.

— Пойдём дальше, пане Овраме, — обратился к искателю кладов Демид Пампушка-Купа-Стародупский, гостеприимно пропуская гостя вперёд.

Но Лукия преградила дорогу.

— Ни шагу дале, пане! — сердито кинула она опешившему Овраму.

— Тебе, девка, чего надобно? — зловеще прошипел обозный.

— Без слова-пропуска я его никуда не пущу.

— А ты что за цаца? — удивился обозный.