Козел отпущения

-- Бабушка проснулась, -- сказала девочка, -- я уже поднималась к ней. Она зовет нас обоих к чаю. Я рассказала ей про подарки и как дядя Поль был недоволен. И знаешь, папа, с подарком для тети Бланш ты тоже напутал. Она не хотела его открывать, и тогда мы с маман сами развернули пакет и нашли внутри записку: . Беле, а вовсе не Бланш. Там оказался огромный флакон духов под названием [Женщина (фр.).] в хорошенькой коробке, завернутой в целлофан; там даже цена сохранилась: десять тысяч франков.

ГЛАВА 10

Когда мы поднимались, держась за руки, по лестнице, Мари-Ноэль сказала мне:

-- Ничего не пойму, похоже, от этих твоих подарков у всех испортилось настроение. Утром маман так радовалась своему медальону, а после завтрака сняла его и положила в шкатулку вместе с остальными украшениями. Тетя Рене даже и не поглядела толком на рубашку, а сейчас, когда я рассказывала тебе об ошибке с подарком для тети Бланш, я думала, что тетя Рене съест нас обоих. Кто эта Бела, папа?

Слава Богу, я этого не знал. Избавляло от дальнейших осложнений. И все же Жану де Ге следовало быть предусмотрительней и не ограничиваться одной кое-как нацарапанной буквой .

-- Кто-то, кто любит дорогие духи.

-- А маман ее знает?

-- Сомневаюсь.

-- Я тоже. Когда я спросила ее, кто это, она скомкала записку и сказала, что, наверно, какой-нибудь деловой знакомый в Париже пригласил тебя на обед и духи -- ответный жест вежливости.

-- Возможно, -- сказал я.

-- Понимаешь, плохо то, что у тебя стала хуже память. Надо же так все перепутать и подарить духи тете Бланш! Я сразу поняла: тут что-то не так. Я не помню, чтобы ты когда-нибудь ей что-нибудь дарил. Я никогда не могла понять, почему взрослые так странно себя ведут. Но даже я понимаю: нет смысла что-то дарить человеку, если он не разговаривает с тобой целых пятнадцать лет.

Пятнадцать лет... Это оброненное мимоходом неожиданное сообщение так меня потрясло, что, забыв о своей роли, я остановился на полпути и вытаращил на девочку глаза; она нетерпеливо потянула меня вперед.

-- Пошли же, -- сказала она.

Я молча последовал за ней, тщетно пытаясь прийти в себя. Значит, то, что я считал временным разладом, было пустившей глубокие корни враждой. Между Бланш и Жаном де Ге вторглось нечто, касающееся лишь их двоих, ожесточившее их друг против друга, а вся семья, даже девочка, принимали это как должное.

-- Вот и мы, -- сказала Мари-Ноэль, распахивая дверь огромной спальни, и опять, как и накануне, меня захлестнула волна жара от горящей печи. Терьеры, отсутствовавшие утром, снова были здесь. Они выскочили из-под кровати, заливаясь пронзительным лаем, и, как Мари-Ноэль ни успокаивала их, то браня, то гладя, они не желали умолкнуть.

-- Поразительно, -- сказала девочка. -- Все собаки в доме взбесились. Утром Цезарь вел себя точно так же: лаял на папу.

-- Шарлотта, -- сказала графиня, -- выводили вы сегодня Жужу и Фифи или проболтали внизу все это время?

-- Естественно, я выводила их, госпожа графиня, -- ответила, обороняясь, Шарлотта, задетая за живое. -- Я гуляла с ними по парку не меньше часа. Неужто я могу про них забыть?

-- Поторапливайтесь, забирайте их отсюда, -- сердито приказала графиня.

Подняв на меня глаза с подпертой валиком подушки -- серое, обвисшее складками лицо, глубокие тени под глазами, -- она протянула руку и привлекла меня к себе. Целуя дряблую щеку, я подумал о том, что эта сыновняя ласка, как ни странно, не вызывает во мне протеста, напротив, приятна мне, а легкое прикосновение хорошенькой Рене было тягостно и омерзительно.

-- Mon Dieu, -- шепнула графиня, -- ну и позабавила меня малышка! -Затем, оттолкнув меня, громко сказала: -- Садись и пей чай. Чем ты занимался весь день, кроме этой путаницы с подарками?

И снова, как прежде, я чувствовал себя с ней как дома, я болтал, я смеялся, словно мановением волшебной палочки она вызывала на свет веселость, которой я даже не подозревал в себе. Нам троим -- графине, девочке и мне -было легко и свободно друг с другом; графиня, налив чай в блюдце, пила его маленькими глотками, а Мари-Ноэль, возведенная в почетное звание хозяйки, не спуская с нас глаз, откусывала крошечные кусочки торта.

Я сообщил о посещении фабрики; зная, что мой конфиденциальный звонок в Париж привел, вернее, мог привести хотя бы к временному решению вопроса, я ощущал большую уверенность в себе; графиня стала подробно рассказывать, как это свойственно пожилым людям, о добрых старых временах, и мы слушали ее, я -- со скрытым любопытством, Мари-Ноэль -- с восторгом. Она рассказала нам, что когда- то, уже на ее памяти, стекло выдували вручную, а еще раньше, до нее, плавильную печь топили дровами из соседнего леса -- именно по этой причине все стекольные фабрики ставили в лесу, -- и о том, как лет сто, а то и больше назад на verrerie были заняты около двухсот лошадей, и женщины, и дети. Имена рабочих, их жен и детей были записаны в какой-то книге, возможно, та лежит в библиотеке, она не помнит.

-- Да что говорить, -- вздохнула графиня, -- всему этому пришел конец. Старых дней не вернешь.