Кожа для барабана, или Севильское причастие

Что касается попов, то у долговязого лицо было как каменное, а пальцы так вцепились в эту железную трубу, которая шла к его высокому воротничку так же, как пошла бы Иисусу Христу пара пистолетов. Дон Ибраим, растерянный, оперся на стол; Удалец смотрел на него, как смотрит верный пес на хозяина, ожидая его приказа, чтобы ринуться в атаку или лизнуть руку. Хотя бы, по крайней мере, выдернуть отсюда Красотку, подумал дон Ибраим. Чтобы не досталось и ей, если дело дойдет до рукопашной.

Он как раз был занят этими мыслями, когда события решили все за него. Молодая герцогиня не казалась ни смущенной, ни испуганной; глаза ее, осматривающие кубрик, так и метали молнии.

– Где вы его держите? – спросила она.

И, не ожидая ответа, сделала два шага через кубрик к закрытой двери каюты. Бой-баба, подумал дон Ибраим. Движимый, скорее, рефлексом, чем чем-либо другим, Удалец поднялся, загораживая ей дорогу. Он нерешительно смотрел на шефа, но тот был неспособен реагировать. Тут банкир Гавира двинулся к женщине, как бы на помощь; и Удалец, почувствовав себя увереннее оттого, что перед ним мужчина, и вспомнив, что напасть первым – это, считай, половина победы, врезал ему правой так, что тот, отлетев, хлопнулся спиной о переборку. Вот тут-то и начались проблемы. Словно гонг прозвучал в каком-то уголке искалеченной памяти Удальца, и он, подняв кулаки, запрыгал по кубрику, молотя ими направо и налево, готовый защищать титул чемпиона в легчайшем весе. Ко всему прочему банкир Гавира налетел на полку, где стояли металлические чашки, и та рухнула со страшным грохотом. Молодая герцогиня, уклонившись от еще одного удара Удальца, решительно подскочила к двери каюты, где был заперт старый священник, а дон Ибраим принялся кричать, призывая всех к спокойствию, хотя никто его не слушал.

Тут начался уже полный тарарам. Услышав шум, Красотка Пуньялес вышла из каюты посмотреть, в чем дело, и лицом к лицу столкнулась с молодой герцогиней; а в это время банкир Гавира, несомненно, чтобы расквитаться за удар, полученный от Удальца, набросился на дона Ибраима с самыми худшими намерениями. Высокий священник, нерешительно взглянув на железную трубу, которую держал в руке, бросил ее на пол и отступил на несколько шагов, чтобы избежать кулаков Удальца, наскакивавшего на все, что двигалось, включая и свою собственную тень.

– Спокойствие! – взывал дон Ибраим. – Спокойствие!

У Красотки Пуньялес началась истерика; оттолкнув молодую герцогиню, она кинулась на банкира Га-виру, растопырив пальцы с острыми ногтями, готовая выцарапать ему глаза. Гавира, отнюдь не по-джентльменски, влепил ей пощечину, от которой она снова влетела в каюту, откуда только что вышла, и, шурша накрахмаленными оборками в крупный горох, рухнула у самого стула, на котором, связанный, с завязанными глазами, сидел старый священник, выворачивая назад голову, чтобы понять, что происходит. Что же до дона Ибраима, то полученная Красоткой пощечина разом покончила с его примиренческими настроениями, подействовав на него, как красная тряпка на быка. Покорившись неизбежному, толстый экс-лжеадвокат перевернул стол, наклонил голову, как его учили Кид Тунеро и дон Эрнесто Хемингуэй в гаванском баре «Флоридита», и, издав боевой клич – он выкрикнул «Да здравствует Сапата!»[64], потому что это было первое, что пришло ему в голову, – швырнул свои сто десять килограммов на банкира, головой в живот, отчего тот отлетел в противоположный угол кубрика – как раз в тот момент, когда Удалец своей мощной правой ударил священника в лицо, а тот, чтобы не упасть, схватился за лампу. Сноп искр из вырванных с корнем проводов – и катер погрузился в темноту.

– Красотка! Удалец! – задыхаясь крикнул дон Ибраим, пытаясь отцепить от себя руки банкира.

Что-то сломалось с громким треском. Со всех сторон слышались крики и удары, наносимые в темноте. Кто-то – наверняка высокий священник – навалился на экс-лжеадвоката и, прежде чем тот сумел подняться, так двинул ему локтем в лицо, что у него искры из глаз посыпались. Черт бы побрал всех священников, и эту их дурацкую идею насчет подставления другой щеки, и ту шлюху-мать, которая их родила. Чувствуя, как из носа капает кровь, дон Ибраим пополз на четвереньках, волоча брюхо по полу. Было страшно жарко, да и собственный жир не давал ему дышать. В дверях на мгновение обрисовался силуэт Удальца, по-прежнему молотящего кулаками куда попало. Снова удары, снова крики, снова что-то рассыпалось в щепки. Туфля на каблуке наступила на руку дона Ибраима, и следом на него рухнуло чье-то тело. По шороху оборок и запаху «Мадерас де Орьенте» он немедленно узнал Красотку Пуньялес.

– К двери. Красотка!.. Беги к двери!