Кожаные башмаки

Бежал Батыр в упряжке, будто землю копытами от себя отталкивал, будто улететь собрался, только телега и держала его на земле, а как примчался к Миргасимовой избе, встал — и ни с места. Потому что, когда Батыр ещё жеребёнком был, отец Миргасимов встречал его здесь, угощал хлебом с солью. Вот стоит конь и ждёт, не знает он, что отец на войне. Лишнего хлеба, соли ни у кого теперь не стало, а всё же дала бабушка Миргасиму краюшку, на соль посмотрела, вздохнула и присолила.

Мягкими губами подобрал Батыр угощение с Миргасимовой ладони и дальше полетел-побежал.

То-то обрадуется Батыр зимой, когда Миргасим придёт на конный двор и принесёт охапку душистого, посоленного сена! Вот почему так спешит Миргасим к речке. А всё-таки лучше было бы, если бы он шёл сейчас не с граблями, а с ведром. Бабушка ведро это с дужкой верёвочной на крыльце оставила и совок положила.

Велено Миргасиму лепёшки коровьи, кругляки конские в это ведро совком собрать.

«Хорошо, если бы три-четыре ведра принёс, — сказала вчера вечером бабушка, — это твоя работа».

Да, добро такое собирать — работа мужская. Все одногодки Миргасима ходят с вёдрами, собирают себе и для колхоза.

Вон длинный Темирша работает, в каждой руке — по ведру, еле тащит, а всё же, как увидит лепёшку, поставит вёдра на землю, наклонится и бережно совком подберёт.

В другое время Миргасим крикнул бы:

«Эй, Темирша, оставь и для меня хоть немного!..» Но сегодня он идёт молча, как тень. Молчит, а всё подмечает! И как не заметить коротышку Фарагата — ведро у него будто сахар белое. Для навоза ведра хорошего не пожалел! Балуют этого коротышку и мать, и сёстры, и бабушка, и тётушки. Ещё бы! Он один мужчина в доме остался, остальные все в армии. Ну и ухаживают за ним женщины его дома! Каждая норовит припасти кусочек послаще. За время войны Фарагат растолстел, ходит вперевалочку, пыхтит даже. Прежде босой бегал, а теперь шагает в новеньких галошах.

«Эй, не простудись!» — чуть было не крикнул Фарагату Миргасим, да спохватился, губу прикусил и дальше побежал.

Хорошо, что ни рыжий Абдул-Гани, ни остроносый Фаим-сирота не заметили Миргасима. С этими, пожалуй, пришлось бы подраться, заставили бы навоз собирать… Уж слишком сами они старательные. Мало Фаиму ведра — он корзину на тачку поставил и впрягся, словно добрый конь. У рыжего Абдула-Гани решето на ремне, точно не навоз собирать вышел, а хлеб сеять.

Далеко от мальчиков убежал Миргасим, уже и снова на тропу выскочил и тут увидал девочек. Они солому рубили, навоз с соломой месили, кирпичики-кизяки лепили.

— Ура! Миргасим помогать пришёл! — крикнула сестра длинного Темирши, длинная Разин.

А Миргасимова сестрёнка Шакире ничего не сказала, только глаза свои широко открыла. Глаза у неё — хуже нет! Чёрные, большущие. Посмотрит она — и хоть плачь: ну никак таким глазам не солжёшь.

— Должно быть, норму свою уже перевыполнил? — усмехнулась рыжая Наиля, сестра Абдула-Гани.

А родная Миргасимова сестра Шакире глаза свои опустила, отвернулась. Уж лучше бы смотрела. Когда и смотреть не хочет, это уж совсем плохо…

«Может, всё-таки вернуться, прихватить ведро и совок? — подумал Миргасим. — Нет, если вернёшься, всё равно пути не будет, беда какая-нибудь случится… Э, ладно, до зимы далеко ещё, лепёшки сию минуту собирать не к спеху, успеется. А вот если траву скошенную не поворошишь вовремя, она сопреет».

И Миргасим ещё быстрее зашагал к реке. Шёл да оглядывался — нет ли где поблизости бабушки? Что, если вздумает проверить, хорошо ли работает внук?

Асия-москвичка вчера всё спрашивала, для чего кизяки, зачем навоз. Миргасим рассказал: высохнут кирпичики, и получится топливо. Ох и жарко горят в печи кизяки эти! Зимой бабушка истопит печь на ночь, и в избе до утра, как в бане, жарко. Но главное, от кизяков золы много остаётся, а зола в хозяйстве дороже золота. Из неё щёлок варят, со щёлоком белье стирать, полы мыть больно хорошо. А ещё золой землю кормят, удобряют. На сытой земле и хлеба тучней, и овощи слаще.

«Ах, как интересно! — обрадовалась Асия. — Непременно завтра пойду с девочками кизяки лепить».

Пошла, как же! Не видно её там, где девчонки наши работают. Москвичка! А что, если она вместе с бабушкой Миргасима ищет?

Он ещё прибавил шагу. Не озорничать спешит он, работать. Сено заготовить для Батыра — разве это не работа? Тень Миргасимова тоже быстрее побежала. Бежит и головой вертит, как Миргасим.

— Что вертишься? — спросил её Миргасим. — Бабушки боишься?

Длинная утренняя тень не ответила. Может, не слыхала? Уж больно далеко её голова, рукой не достанешь. А грабли на её плече как столб телеграфный.

— Мои грабельки маленькие, да зато удаленькие, — сказал своей тени Миргасим. — Зубья, гляди, как десять солнц горят, а твои грабли чёрные как ночь. Молчишь? Языка у тебя нет, что ли?

Он показал тени язык и чуть шею не свернул, чуть глаза не вывихнул, подглядывая, что сделает тень. Она, оказывается, в долгу не осталась, тоже язык высунула, да какой!