Кожаные ризы

Фёдор подобрался к дереву и вытащил злосчастный прутик из расщелины ствола.

Теперь предстояло вернуться домой, но промятые в сугробах следы уже заполнила зажора, а надеть высокие калоши Фёдор, выбегая из дома, запамятовал.

«Крепись, Флиппер, скоро берег!» – рассмеялся он, припомнив песенку Олега Митяева про лето. Морщась от уколов ледяной ряски, он пошёл напрямик, набирая с каждым шагом всё больше воды в старые отцовские сапоги.

Вот и дом. Покуда мать возилась на кухне, юный путешественник прокрался за печку и наконец разулся. Бросив мокрые голенища под лавку, он впорхнул на лежанку и закутался в тёплое стёганое одеяло.

– Ты где был-то? – спросила из кухни мать.

– Весну навещал! – ответил Фёдор и закрыл глаза.

Ступни ног оттаивали и возвращались к жизни. Капли испарины, как первые капли тёплого грибного дождя, выступили на лбу юноши. Он засыпал, вернее, уплывал в открытое море, подобно отвязавшейся лодке, гонимой ветром.

…В мороке утреннего тумана Федя разглядел спасённую им белоствольную берёзку. Она скользила по воде вровень с корпусом лодки и повторяла, улыбаясь Фёдору своей нежной розовой улыбкой: «Спаси Бог, Феденька, спаси тебя Бог!»³ Её голос походил на клёкот дельфина Флиппера из фильма, что вчера крутили по «Культуре».

Воспоминание заставило юношу обернуться. Он увидел заснеженный двор, за ним – соседские посады и околоток. Холодное солнце медленно поднималось над дальним лесом.

– Ах, Федечка, – лепетала берёзка (теперь голосок её был такой же в точности, как у весёлой утренней гостьи), – матушка Зима, поди, ищет нас. А нам-то возвращаться никак нельзя. Ты греби, греби!..

НАСТЕНЬКА

Жили-были дед Никифор да бабка Лукерья. И была у них… Да разве была? Вовсе не была, а появилась по случаю. Так-то оно вернее!

Короче, привёз сын Степан из города дочурку Настеньку на летние каникулы в родовой пятистенок. Настя, девочка шести с половиною лет, поначалу дулась на отца, а с прародителями и вовсе не желала разговаривать. Чуть что – в крик, в слёзы.

Степан как не слышит. Стал обратно в город собираться. «Пора мне, – говорит, – дел по работе, сам знаешь, отец, невпроворот. А здесь – лепота! Настюха пусть с вами поживёт, на молочке посвежеет!» Сказал, сел за руль – только его и видели.

Остались Никифор, Лукерья и Настенька втроём. Бабка внучке то молочко поднесёт, то яичко вкрутую сварит – всё одно, не ест девчонка ничего, в окошко глядит да слёзки утирает. Дед смотрит с печки и хмурится: «Угомонись, Лукерья! Проголодается, сговорчивей станет». А бабка Настеньке из последних сил улыбается, заговорить с ней пробует, потом выйдет в сени, присядет на лавку и плачет от обиды и смущения.

Прошёл день. Наступил вечер.

– Хочу смотреть телевизор! – заявила Настенька, нарушив сопливое молчание.

– Ох, беда! – всплеснула руками бабка. – Нету, милая, у нас этого телевизора. Был один, да поломался давно, антенна с крыши упала прошлой весною, буря была…

Старуха ещё многое хотела рассказать внучке про то, каким он был, тот телевизор, как в дом попал по случаю окончания посевной. Как отличился её Никифор с бригадой, – сам председатель принёс в дом дорогой телевизионный подарок!

О том, как собирались по вечерам братья да кумовья в их пяти стенах, толклись, курили и смотрели по очереди в экран. В тот год Гагарин полетел в открытый космос, а когда вернулся, шёл по красной дорожке. Сам Хрущёв встретил его и обнял, как сына. И стояли они на мавзолее и плакали от счастья, а может, это всем только показалось, уж очень в избе накурено было.

– Хочу смотреть телевизор! – повторила медным голоском Настенька.

– Никифор, своди Настюшу к Ельниковым, пусть поглядит там свой телевизор, а я им молочко передам, – затарахтела Лукерья.

Дед знал, что спорить с бабкой не было никакого человеческого смысла. Хоть бы раз она отступилась – и-и, куды там! Никифор нежно любил свою Лукерью и во всём шёл ей навстречу, хотя частенько не считал её правой, а своё соглашательство – правильным.

На дворе уже стемнело. Дед взял фонарик и повёл внучку к Ельниковым короткой дорогой через огороды.

– Ой, – вдруг вскрикнула Настенька, – жжёт!

Старик обернулся и увидел, что девочка, засмотревшись на первые звёзды, сбилась с тропинки и зашла в заросли крапивы. Хотела, было, рукой их раздвинуть, но обожглась и вскрикнула.

– Деда, больно! – Настя потёрла ноготочками место «укуса» и вопросительно поглядела на Никифора.

– Ты, Настенька, не три, оно само пройдёт, иди за мной следком, тут недалече.

Дед пошёл чуть медленнее, то и дело оборачиваясь на идущую вослед внучку. «Да, – подумал он, – где беда постучится, там любовь откликается».

– Тебе не холодно? – спросил, останавливаясь передохнуть у соседской оградки.

– А скоро ещё?

– Пришли, Настенька, уже пришли.

Дед поднялся по ступенькам крыльца и постучал для приличия в дверь. Никто не ответил.

– Пойдём, Настенька, что звать-то.