Кожедуб

Тренируясь на батуте, Иван пополнил свою речь новыми, неслыханными ранее экзотическими терминами — бланш, фляк, сальто, кульбит. Инструктором по парашютному спорту в Шосткинском аэроклубе был Науменко — доброжелательный и спокойный человек, прекрасный спортсмен, последовательно обучавший ребят прыжкам на батуте, с парашютной вышки и с самолета.

— Смотрите вперед, вдаль и шагайте, — такими словами напутствовал он перед прыжком некоторых начинающих парашютистов, в том числе учлета Кожедуба.

Большое впечатление на Ивана произвел инструктор, бывший военный летчик Александр Сергеевич Кальков. Во время войны он в качестве командира экипажа совершил около полусотни боевых вылетов на ТБ-3 и Ил-4. Вот как описывает его Кожедуб:

«…Однажды, когда мы занимались в моторном классе, до нас донесся незнакомый раскатистый бас. В аудиторию вошел высокий широкоплечий человек в крагах. Мы переглянулись и встали. На вид ему было лет за тридцать. В его внешности было что-то щеголеватое. Походка чуть-чуть вразвалку, нос орлиный, с горбинкой, взгляд проницательный и слегка насмешливый».

Пройдя наземную подготовку, включавшую ежедневное кропотливое обслуживание самолета, навыки посадки в него, выруливание, а главное, наизусть выучив КУЛП («Курс учебно-летной подготовки»), группа Кожедуба приступила, наконец, к полетам. Двое парней, несмотря на отчаянные уговоры и просьбы, были отчислены инструктором за неуспеваемость.

— Толку из вас все равно не выйдет, даром бензин на вас жечь нечего…

В апреле 1939-го учлет Шосткинского аэроклуба Кожедуб первым из своей 4-й летной группы, состоявшей из трех человек, совершил свой первый полет на У-2, хвостовой номер 4, с инструктором А.С. Кальковым. Красоты родной земли, открывшиеся с полуторакилометровой высоты из кабины самолета, произвели на юношу неизгладимое впечатление:

«Ориентироваться трудно. Вон, кажется, техникум. Зеленые пятна — это сады и среди них блестящая полоска — река Шостка. Все словно масляными красками написано.

Поднимаемся все выше. Вихревые потоки, врываясь с боков в кабину, бьют в щеки. Становится свежо. Смотрю на приборы: стрелка высотомера уже подобралась к 1500 метрам — высоковато для первого раза по тем временам. Открылся неоглядный простор. Внизу что-то засинело: да это озеро Вспольное. Отличный ориентир! В прозрачной дымке виднеется Ображеевка. Вот бы покружиться над домом…

Поднимаемся все выше. Становится прохладно. Да, совсем не то, что я испытывал раньше, когда влезал на верхушки деревьев или на церковный купол. Там не чувствовалось такого отрыва от земли»[3].

В конце апреля учлетам были выданы синие комбинезоны, очки и летные шлемы. 1 мая 1939 года на параде в Шостке мимо центральной трибуны, следом за двумя парадными батальонами, строем браво промаршировали и учлеты.

«Чувствовали мы себя настоящими пилотами и немного заважничали», — вспоминал Иван Никитович.

В начале 1940 года он оканчивает аэроклуб и получает направление в Чугуевское военное училище летчиков, так и не окончив техникума, так и не став «специалистом по порохам».

Чугуевский курсант

1 февраля 1940 года студента-дипломника Кожедуба вызвал к себе директор Шосткинского химического техникума. Он сообщил Ивану, что из Чугуевского авиационного училища летчиков пришел запрос с предписанием направить его в училище для прохождения медицинской комиссии. Директор, конечно, был несколько расстроен — здоровяк-студент был на хорошем счету, но профессия военного летчика была в те годы столь престижной, что он счел за честь напутствовать Ивана:

— Как же нам с тобой быть? Мы тебя растили, учили, а теперь отпускать приходится. А ты уж и дипломное задание получил, и на практику вот-вот должен уехать… Условие тебе такое: не пройдешь комиссию — поедешь на практику, — и директор с чувством пожал руку будущему асу. По его горящим глазам, по светящемуся счастьем лицу он понял, что этот парень едва ли теперь вернется в Шостку.

Всю свою жизнь Иван Никитович жалел, что не удалось ему окончить тогда химико-технологический техникум, стать специалистом по порохам. Но почему жалел, зачем химия летчику — неизвестно.

Оформив документы, Иван поспешил в Ображеевку, попрощаться с отцом и родными.

«Отец обрадовался моему приходу, сразу же спросил: успею ли я собраться.

— Все будет в порядке, тату. Да вот ведь что… Только ты не волнуйся. Не поеду я на практику.

— Что еще выдумал?

— В летное училище вызов получил. Еду туда завтра. Отец всплеснул руками и молча опустился на стул. У меня

слезы подступили к глазам, и я тоже молчал. А отец вдруг сказал твердо и спокойно:

— Ты у меня уже не маленький. Раз вызов пришел, ехать надо. А теперь расскажи все по порядку.

Выслушав, он встал, подошел ко мне и обнял со словами:

— Вот тебе, сынок, мой наказ: Родине служи честно, учись прилежно да отцу пиши почаще!»

Та встреча с отцом оказалась последней. Учеба, затем инструкторская служба и война закружили Ивана. Он смог вырваться на родину только в сентябре 1945-го, став слушателем академии, когда его отца уже не было на этом свете.