Козявкин сын

Пашка дрожал. Конец ему... Юштинская протока — рукой подать, переймут там и потопят. Закричать — не услышат из-за ветра.

Дядю Егора жалко, еще под суд отдадут. Что делать? Голова заработала, мысли неслись, точно подгоняемые ветром.

Припомнил Пашка, что, когда шли в город, то заметил, что под самым городом река разделялась на две протоки — Юштинскую и Черемошинскую.

— Эх, попробую в Черемошню свернуть!

Выскочил Пашка из каюты, забежал на мостик и уперся плечом в рулевое бревно. Подалось, еще налег — забила вода около руля; забурлила. Уперся Пашка ногами в упырину, чтобы руль не сдал — не может сдержать. Вдруг из темноты выступила какая-то черная стена.

«Что это за стена? — недоумевает Пашка, — ах, наскочит, разобьется баржа» — напряг свои последние силы, чтобы свернуть от стены — как вдруг получил сильный толчок в грудь и кубарем слетел с мостика...

Лбом ударился о что-то твердое, брызнули искры из глаз, потом все потемнело и смолкло.

XV. ПОСЛЕДСТВИЯ

Загудел отходящий пароход.

— Поехали! — пронеслось в Пашкиной голове; открыл глаза — светло... небо белое; хотел приподняться — не может, как будто привязан, повернул голову — белые стены, кровати кругом.

— Ну, как? — услыхал он знакомый голос дяди Егора.

— Да сейчас только глаза открыл, — сказала женщина в белом, — а то все без памяти.

Наклонился Егор над Пашкой, бородой по носу задел, защекотало в носу — чихнул Пашка.

— О, о! здоров будет, — сказал Егор: — первая примета, вернеющая...

— Дядя Егор! — чуть слышно произнес Пашка. — Где я?

— В больнице, где! Лежи знай...

— А хлеб?

— Есть захотел, погоди — накормят, очухайся сперва.

— Нет!— недовольно сморщил лоб Пашка. — Баржа утонула?

— Цела, цела, выздоровеешь — расскажешь.

— Будет разговаривать, товарищ, — сказал Егору подошедший доктор, — поправитесь, наговоритесь...

Пашка чувствовал, как на голову положили что-то холодное, и тело все ныло.

Через два дня дядя Егор снова зашел к Пашке, долго с ним разговаривал. Узнал Пашка, что, когда дядя Егор хватился баржи, он сильно напугался, поднял тревогу, и на рассвете увидали баржу на мели у острова со сломанным рулем, а Пашка без памяти лежал под мостиком с пробитой головой. Что баржу эту отправили с другим водоливом, а дядю Егора оставили для допросов, будто напали на след шайки. Крючкова забрали и посадили в тюрьму.

— Выздоравливай, тебя тоже допрашивать будут.

— Микишка прибежал, — радостно сообщил дядя Егор, — теперь двое будете орудовать...

XVI. ГЕРОИ ТРУДА

В день годовщины Сибирского Советского флота местком Рупвода[1] организовал торжественное заседание, на котором предполагалось чествовать героев труда.

Пашка выздоровел и слышал про этот праздник, но не понимал — что за герои труда.

Его два раза вызывали в контору, допрашивали, спрашивали про Козихина, про Крючкова, про Пузанова.

«Ага, попались», — думал Пашка и был очень удивлен, когда к концу допроса явился в контору Козихин с двумя товарищами. Он был в той же куртке и штанах с пузырями, но без револьвера.

«Значит, Козихин гуляет, если он узнает, что Пашка тут говорил — прямо застрелит». Пашка перетрусил, но когда и Козихина стали допрашивать, тут Пашка понял, что Козихин уже не комиссар, и повеселел.

Общее собрание всех водников происходило в читальне, большой светлой комнате.

Пашка с Микишкой раньше всех забрались на первые места — к самому столу.

— Подарки раздавать сегодня будут, — сообщал Пашка.

— Кому — всем?

— Не знаю, вот увидим.

Читальня быстро наполнилась народом. Сначала выбирали, кого за стол посадить, потом долго говорили.

Крикнули Ахмета, что «хозяином сидел на пароходе», говорили про него, что с мальчиков работает на пароходе, холодной осенью бросился в ледяную воду, чего-то поделал с якорями и спас пароход от гибели, и подарили ему сапоги новые, штаны теплые, рубаху и парчевую тюбитейку.

Сконфузился Ахмет, сначала отказывался от подарка, потом благодарил и, когда захлопали в ладоши, ушел с подарками.

Дядю Егора позвали. Он сначала даже не понял, что его, потом уже, когда председатель указал на него пальцем: — «Тебя, говорит, тебя зовем!» — пошел и встал у стола, как чем-нибудь провинившийся. Обрадовалась чему-то публика, захлопала в ладоши, а дяде Егору, видно, неловко стало — низко опустил голову.

Тоже хвалили дядю Егора, что он старый работник, хороший водолив, верный часовой советского флота, благодаря ему — раскрыта шайка преступников, которые хотели погубить не только флот, но и Советскую Республику.

Дяде Егору дали большой сверток — сукна на шубу, сапоги, штаны, теплую рубаху и добавочный паек.

Дядя Егор взял сверток, поклонился, хотел что-то сказать, слезой затуманились глаза — ничего не вышло, снова поклонился и промолвил:

— Благодарим, товарищи!

Долго хлопали в ладоши, дядя Егор уж повернулся уходить — замолкли.

Вернулся Егор к столу, на лице решимость какая-то.

— Хочу сказать, товарищи, два словечка.

Собрание насторожилось.

— Кто баржу посадил на мель и спас столько хлеба? — Пашка. А кто про шайку разузнал и на след навел. — Пашка!

— Какой Пашка? — послышались голоса.