Козлиная песнь

- Прекрасна жизнь, - начал философствовать Асфоделиев. - Надо брать от жизни все то, что она дает. Посмотрите на эти прекрасные пальмы, - и плавным движением Асфоделиев указал на чахлые растения: - слышите, музыка!

Он подошел с Агафоновым к стеклянным дверям. Оттуда неслась шансонетка.

- Взгляните на лица, дышащие азартом, посмотрите, как горят у них глаза, как скребут игроки ногтями сукно.

Но всего этого бывший поэт не видел. Он видел, что крупье опускают с каждого круга десять процентов в разрез стола на нужды народного просвещения, а всякую подачку прячут в жилетный карман, говоря: мерси. Что все они лысы, упитанны, одеты по последней моде, что растратчики и взяточники толпятся у столов и проигрывают деньги на нужды народного просвещения, что они, присвоив деньги в одном ведомстве, добровольно отдают их другому.

- Вы романтик, - обернулся бывший неизвестный поэт к Асфоделиеву, - вы скверный, большой ребенок, неужели вы не чувствуете огромной серости мира. Я прихожу сюда, потому что мне нечего делать, потому что после того, как я не сошел с ума, я чувствую себя кукишем.

- А вы пытались сойти с ума? Какой вы романтик! - уязвил бывшего поэта Асфоделиев.

- Конечно, я не пытался, - пошел на попятную, - я это к слову сказал. Что вы, в самом деле считаете меня дураком?

- Бросьте, - сказал Асфоделиев. - Никто так не уважает вас, как я, и никто не любит так ваших писаний. Человеку нужна мечта, вы даете мечту - чего же боле?

- Никакой никогда мечты я не давал, - отвечал Агафонов.

Уже несколько часов сидели прибывшие в ресторане при клубе. Уже было выпито около дюжины пива и отдельные рюмочки скверного коньяку, и уже приступили к красному вину. И на эстраде появился хор цыганок и запел свои старые песни, и ходил цыган с гитарой и, топая, аккомпанировал, и отделились от толпы две цыганки в своих пестрых платьях, обутые в красные туфельки, и началось трепетание.

- Ерунда, какая ерунда, - пробормотал Агафонов и прошел в игорный зал, сел на освободившееся место.

Две цирцеи встали позади него.

Чувствуя, что на его плечи облокачиваются, Агафонов повернул голову.

- Не мешайте, - оттолкнул он, - прошу вас!

Те, вздернув носики, отошли. Агафонову стало неприятно: раньше я совсем иначе относился к ним.

К вставшему крупье подлетели два игрока и стали извиняться и упрашивать дать в долг. Тот отходил, отказывая, они следовали за ним по пятам. Асфоделиев и Агафонов уходили. За ними шли две цирцеи, затем цирцеи отстали.

- Прелестно, - говорил Асфоделиев, - прелестно...

- Вот что, - прервал Агафонов Асфоделие-ва, - не смогу ли я у вас переночевать?

В кабинете у Асфоделиева горела фарфоровая люстра.

Огромный, александровского времени, письменный стол, с канделябрами в виде сфинксов, стоял против дверей. На нем до середины высоты комнаты пирамидами возвышались недавно вышедшие книги, книжки и книжечки, все аккуратно разрезанные и снабженные бумажными закладками. На шкафах красного дерева, недавно доставленных, стоял Гете на немецком языке и Пушкин в Брокгаузовском издании. На столах лежали иллюстрированные "Евгений Онегин" и "Горе от ума" в издании Голике и Вильборг.

- Извините, - сказал Асфоделиев, - моя жена спит.

Поставил бутылку водки и огурцы. До глубокой ночи Агафонов произносил свои стихи.

- Как это глупо, - прервал он себя, - ничего я не слышал.

В три часа ночи он встал:

- Какое идиотство считать вино средством познания.

Он увидел себя блуждающим:

- Что я для города и что он для меня?

- Утро! - подошел он к окну. Сел на диван и раскрыл рот.

Лучи чуть теплого солнца осветили заметную лысину. Агафонов лежал на диване. Одна нога в фиолетовом носке высовывалась из-под одеяла.

Лучи спустились и осветили плечи, затем чуть-чуть вспыхнула рюмка у пустой бутылки.

Агафонов проснулся - его трогали за плечо.

- Извините, милый мой, - сказал Асфоделиев. - Мне привезли шкаф маркетри.

За Асфоделиевым стоял шкаф; два носильщика курили махорку.

Вечером Агафонов, ища ночлега, пошел в мало знакомое ему семейство.

После чая молодые люди и барышни сели в уголок и стали рассказывать друг другу анекдоты. Девушка с волосами, обесцвеченными перекисью водорода, первая начала.

-Один глупый молодой человек любил ездить верхом. Мы жили тогда на даче, на Лахте. Он жил в городе и ездил в манеже и по островам. Однажды, войдя на веранду, где мы пили чай, он вместо того, чтобы поздороваться, сияя проговорил: "Все кобылы, на которых я езжу, забеременели". Мы прыснули от восторга и побежали поговорить об его глупости, но наш отец нашелся. "А что, - сказал он, - как ты думаешь, жеребята будут похожи на тебя?"

- Однажды в бане произошел следующий случай, - трогая ногу соседки, стал рассказывать журналист. - Один моющийся облил моего соседа ушатом холодной воды; тот подлетел к нему с поднятыми кулаками. "Извиняюсь, - сказал обливший, - я думал, что вы Рабинович". Облитый стал ругаться. "Экий, - пожал плечами обливший, - защитник Рабиновича нашелся".