Козлиная песнь

«Несомненно, – подумал Свистонов, – Психачев обладает даром импровизации, прекрасной памятью, знает старых мастеров, может контрапунктировать неожиданно чудные темы и удивлять».

Поочередно Психачев сыграл всем дамам их лейтмотивы. Слушательницы пребывали неподвижны от наслаждения. Психачев победно посмотрел на Свистонова.

– Я для вас играл, – сказал он шепотом. – Специально для вас!

Свистонов сжал ему локоть…

– Мы сегодня вроде ипостасей Орфея. Вы – слово, я – музыка, – сиял Психачев.

– Да, – мнимовосторженно подтвердил Свистонов.

Психачев чувствовал в обществе дам себя роковым человеком.

– Наше молчание сказало вам больше, чем сказали бы наши аплодисменты, – подошла к стоящим у рояля мужчинам хозяйка.

Завязался общий разговор о музыке и о душах.

Разговор перешел на недавнее пребывание Психачева в Италии. Психачев вынул статуэтку треликой Гекаты, стал всем показывать.

– Носик-то какой, – говорил он. – Обратите внимание – круглый и, бог знает, настоящий ли. Я купил ее в Неаполе, и теперь она всюду со мной. – Он снова спрятал ее в карман. – Поближе к сердцу, – сказал он и мило посмотрел на Свистонова.

– Рассказывать ли вам об Изиде? – спросил он.

Он сел поближе к сидевшим полукругом дамам.

– Очень интересно, просим!

– Изида – герметическое божество. Длинные волосы падают волнами на ее божественную шею. На ее голове диск, блестящий, как зеркало, или между двух извивающихся змей.

Психачев показал, как извиваются змеи.

– Она держит систр в своей правой руке. На левой – висит золотой сосуд. У этой богини дыхание ароматнее, чем аравийские благоухания.

– Все это я испытал.

Психачев постарался придать своим глазам загадочность. Он остановил их. Он встал с кресла, руки его поднялись в ритуальном жесте.

– Она – природа, мать всех вещей, владычица стихий, начало веков, царица душ. – Психачев побледнел. – В таинственном молчании темной ночи ты движешь нами и бездушными предметами. Я понял, что судьба насытилась моими долгими и тяжелыми мучениями.

– Вот ты тихо подходишь ко мне, прозрачное виденье, в своем изменяющемся платье. Вот полную луну и звезды, и цветы, и фрукты вижу я!

Психачев умолк.

И вдруг в углу комнаты раздался женский писклявый голос:

– Я тронулась твоими мольбами, Психачев. Я – праматерь всего в природе, владычица стихий…

Головы всех повернулись. Это говорил Свистонов… Но Психачев нашелся.

– Вы прогнали видение, – сказал он.

Ночь прошла незаметно. Психачев определял цвета дамских душ. У Марьи Дмитриевны оказалась душа голубая, у Надежды Ивановны – розовая, у Екатерины Борисовны – розовая, переходящая в лиловую, а у хозяйки дома – серебряная с черными точками.

– Вот так-то мы и проводим время, – сказал Психачев, прощаясь со Свистоновым на набережной в утренних лучах солнца. – Как по-вашему, ничего?

– Великолепно! – ответил Свистонов, – совершенно фантастически!

Между тем приказчик Яблочкин, которого Психачев назвал Катоном, по наущению Психачева составлял свой портрет.

Он писал, кто и кем были его бабушка и дедушка, отец и мать, кто ему враги, какие у него друзья, какие у него доходы, и копался в своей душе.

С воодушевлением новый Катон стал читать плутарховского Катона, врученного ему мнимым иерофантом. Всюду перед Яблочкиным вставали вопросы, и на полях книги он ставил вопросительные знаки.

Он жил на шестом этаже, и город лежал под его ногами. Вечерние и утренние зори освещали его комнату. Он вставал пораньше, ложился попозднее, читал и с каждой зарей чувствовал себя умнее и умнее.

Свистонов встретился с Катоном у Психачева. Иерофант, сидя под старинными портретами, объяснял своему ученику цифровой алфавит.

Свистонов с собранием историй, удивительных и достопамятных, сидел в другом кресле и выписывал на листок бумаги нужную ему страницу… «la nuict de ce iour venuë, le sorcier meine son compagnon par certaines montagnes & vallées, qu’il n’aoit oncques veuës, & luy sembla qu’en peu de temps ils aouyent fait beaucoup de chemin. Puis entrant en un champ tout enuironné de montagnes, il vid grand nombre, d’hommes & de femmes qui samassoyent là, & vindrent tous à luy, menans grand’ feste…» [16]

Свистонов стал раздумывать. Что будет со всеми этими женщинами и мужчинами, когда они прочтут его книгу? Сейчас они радостно и празднично выходят ему навстречу, а тогда, быть может, раздастся смутный шум голосов, оскорбленных самолюбий, обманутой дружбы, осмеянных мечтаний.

Яблочкин писал:

12, 11, 10, 9, 8, 7, 6,

А, Б, Ц, Д, Е, Ф, Г.

Свистонов, как тень, сидел у окна.

Психачев заботился о своем здоровье. Всюду расставлены были банки, стаканы, чашки с простоквашей, в которых чернели мухи, а на потрескавшемся подоконнике лежали и дозревали помидоры.

– Сердце твое должно быть чисто, – говорил Психачев Яблочкину, – и дух твой должен пылать божественным огнем. Шаг, который ты делаешь, – важнейший шаг в твоей жизни. Произведя тебя в кавалеры, ожидаем от тебя благородных, великих, достойных этого титула подвигов.