Козлопеснь

Калликарт затолкал меня еще дальше за камень, и мы смотрели вдоль самой земли. Всадники поравнялись с остатками колонны и метнули дротики. Это очень напоминало кабанью охоту — когда богатые юноши отправляются в холмы повеселиться — только не видно было собак и сетей, а добыча сопротивлялась гораздо меньше, чем дикие кабаны. Метнув копья, кавалеристы выхватили сабли и врубились в толпу; на сегодня мне уже хватило подобных развлечений и дальше я не смотрел. У меня возникло странное ощущение, что я нахожусь в театре — возможно, потому, что на происходящее я смотрел издалека — и что какое-то безвкусное божество поставило этот спектакль только ради меня. Я хотел встать и сказать ему, что я комедиограф, а не трагик, и что оно зря тратит на меня силы; а кроме того, в театре не дозволяется убивать кого-то взаправду. А еще, хотел я сказать, я уже видел то же самое не далее как два часа назад, и ничего из увиденного не вынес.

Не думаю, что все заняло больше десяти минут. Помню, Калликрат произнес:

— Все в порядке, они уехали, — а я подумал, что те же самые слова отец говорил, когда приезжали родственники из Трии, а я прятался от них на конюшне, потому что тетушка пугала меня своей заячьей губой; потом я взглянул на дорогу и увидел полный бардак.

Только этими словами и можно описать то, что я увидел. Не знаю, бывали ли в городе, на рыночной площади, наутро после Праздника лоточников; зрелище было то же самое — тот же жуткий, удручающий бардак, который возникает там, где люди чуточку перебрали с весельем. Это если не считать того, что вместо битых амфор, потерянных сандалий и луж рвоты у ног статуй героев афинской истории я увидел разбросанные трупы, разгромленные телеги и лужи крови; если не приглядываться, можно было принять ее за разлитое вино. Подобный вывих восприятия я объясняю тем, что человеческая душа не способна на самом деле иметь дело со столь ужасными вещами, и потому старается представить дело так, будто все обстоит как всегда, все нормально; вероятно, как раз поэтому поэзия так охотно оперирует сравнениями. Если бы я сказал вам, что дорога была завалена отрубленными конечностями, вы бы все равно не смогли этого представить, если сами не бывали на поле боя — ваши души не знают, как это выглядит и, вероятно, не захотят воображать. Но если я скажу, что руки и ноги громоздились, как плавник на берегу после шторма, эту картину вы сможете представить; а если вы помните Гомера, то узнаете и строку из «Киприи», откуда я ее и позаимствовал. Ну так вот.

Мы с Калликратом побрели к дороге — никакого смысла торопиться, кажется, не было. Те деревенские, которым хватило ума убежать при виде всадников, теперь возвращались и принимались искать родственников и друзей, которым еще можно было помочь, посыпая пылью тех, кому нельзя, а мы большей частью только путались у них под ногами. Помню, мы увидели мужчину, лежащего на боку, который не особенно походил на мертвеца; однако когда мы приподняли его, чтобы посмотреть, жив он или нет, его голова откинулась и повисла на полоске кожи, а лицо приобрело совершенно нелепое выражение. Мы бросили на него по горсти пыли и удалились с поспешностью, какую проявляешь, случайно развалив пирамиду дынь или апельсинов на рынке.

Когда мы уже совершенно отчаялись принести хоть какую-то пользу, мы наткнулись на старика, по всей видимости одинокого, поскольку никто не обращал на него, скорчившегося в крови, никакого внимания. В общем, он попросил воды ужасно хриплым голосом, я огляделся вокруг и увидел шлем, потерянный одним из кавалеристов; я наполнил его водой из бежавшего с холма ручья и вернулся назад, ощущая себя чуть не Асклепием. Старик выхватил у меня шлем и вылил его содержимое себе в рот; только тут мы заметили то, на что никто из нас, включая старика, не обратил внимания раньше — в горле у него зияла дыра, след сабельного удара, и большая часть воды пролилась на землю. Мгновением позже старик издал какой-то дребезжащий звук, повалился набок и умер, так что мы только зря потратили время. Сейчас мне пришло на ум, что это была первая смерть, которую я видел своими глазами и достаточно близко, чтобы увидеть выражение лица умирающего.