Козлы

— Сотрите это безобразие, — негромко бросил он и спохватился, всего на несколько сантиметров не донеся обвиняющий палец до её раскрашенных губ. Вы пришли на сеанс к святому человеку, а одеты, как…

— Но я же не знала! — решительно отозвалась девица, и Твердовский вздрогнул: до сих пор она удачно изображала совершенно бессловесное существо. — Я думала, мы идем в кино, вы же сказали, что в кино. Я и оделась, как в кино, мне же никто не говорил про вашего святого, про какой-то сеанс. А что это будет? Тот колдун, да? Что плакатики висят? А вы…

О чем она спрашивала еще, он не слышал. Из боковой двери показалась приземистая бабулька с красной повязкой поверх рукава вязаной кофты и неторопливо засеменила ко входу в зал. Там, где кончался вязаный рукав, мирно позвякивали ключи.

Стараясь не совершать резких движений, — зачем привлекать внимание? Василий Ильич пристроился в хвост за престарелой ключницей. На девицу он не оглянулся, уверенный, что у той хватит ума держаться рядом. Впрочем, сейчас это было не суть важно. Нетерпение захлестнуло щекотной волной, открытые энергетические каналы на ладонях горели огнем. За дощатой дверью с надписью «голубой зал» отчетливо слышалось негромкое покашливание Кузьмича, готового начать сеанс.

Рассеявшиеся по вестибюлю небольшими группками посетители сообразили, наконец, что зал открывают, и разношерстной ордой рванулись ко входу. Создалась толчея; вскрикнула какая-то женщина; Твердовскому наступили на ногу. Бабушка с ключами явственно пробормотала «свят-свят-свят» и отступила вбок, спрятавшись за приоткрытой створкой.

Несколько человек, уверенно работая локтями, проникли в зал раньше Твердовского, но его любимое место оставалось свободным. Во втором ряду, почти посередине, под номером восемь, — восьмерка была его числом. Не успел он сесть, как оказались занятыми и места справа и слева. Второй ряд, в отличие от первого, любили многие.

На мгновение вспомнив о студентке, Василий Ильич поискал её глазами и обнаружил на другом конце зала, в самом дальнем углу. Арбузные губы пламенели даже отсюда. Хоть бы не двинулась к выходу сразу после сеа… додумать эту мысль не получилось.

Всколыхнулась правая кулиса, и публика разом затихла.

На сцену вышел Кузьмич.

В длинной, до колен, домотканной рубахе с вышивкой по вороту и подолу он напоминал Иисуса Христа и одновременно Григория Распутина. Волнистые пряди волос спадали на плечи, аккуратно подстриженная рыжеватая борода вилась колечками. На груди висел массивный православный крест. Кузьмич называл себя колдуном, но такое определение коробило Твердовского.

Святой человек!..

— Мир вам, братья и сестры, — зазвучал его мягкий всепроникающий голос. — Кто пришел с миром, тому воздастся. Кто пришел в болезни, тот исцелится. Кто верует, тому Бог дарует энергию, данную космосом. Закройте глаза!

Закрыл. Во тьме под веками замерцали синусоиды и концентрические круги, а затем лимонным силуэтом на темно-лиловом фоне возникла сияющая фигура Кузьмича. Теперь они были — один на один во Вселенной.

— Воздымите ладони!

Его руки взметнулись над головой мгновенно, без малейшего зазора после слов святого человека. Несколько томительных минут, на протяжении которых Кузьмич объяснял другим, — темным, непосвященным и совершенно лишним! — как открывать навстречу космосу энергетические каналы. А его, Василия, каналы, уже распахнутые, словно алчущие рты, вибрировали, изнывая в нестерпимой жажде…

И вот пространство пронзила вспышка ярчайшего света, и огненные потоки ударили в раскрытые ладони, заструились по телу невыносимо восхитительным теплом. Космическая энергия, живая и живительная, омывала и пропитывала каждый сосуд и нерв, каждую клетку усталого организма. Голова, ещё минуту назад тяжелая, перегруженная ненужным темным шлаком, стала легкой, как пушинка, прозрачной и чистой, как линза точного прибора. Миллионы микроскопических иголочек приятно покалывали кожу, заодно очерчивая контуры земного тела, — иначе оно бы полностью растворилось в сверкающем эфире. И мягкими оболочками приникали к нему астральные тела — Василий пока научился различать четыре, но знал, что их гораздо больше. И победительным пурпуром светилась его мощная аура, — подобной, наверное, нет ни у кого из присутствующих в зале… если не считать самого Кузьмича.

Гордыня, укоризненно одернул себя Твердовский. Эта внятная и земная мысль безжалостно свидетельствовала о том, что волшебный процесс подпитки космической энергией завершился.

— Откройте глаза.

Кузьмич опустил руки; широкие рукава рубахи упали следом, прикрывая жилистые предплечья. Со своего места во втором ряду Твердовский видел, что на изборожденном морщинами лбу святого человека блестят крупные капли пота. Воистину каторжный труд — быть посредником между Богом, космосом и сонмом недостойных, собравшихся здесь… Лишь подлинный подвижник способен на такое. Причем совершенно бескорыстно: общие сеансы Кузьмич проводил бесплатно, а небольшую, видит Бог, мзду брал только за индивидуальную работу… и святому надо на что-то жить.

Кузьмич заговорил.