Козьма Прутков

С тех пор (октябрь 1907 года) дух Козьмы Пруткова, руководимый его опекунами, не тревожит более земную юдоль, однако память о Козьме Петровиче жива, что подтверждается регулярными переизданиями его творений; присутствием в нашей речи его афоризмов, давно ставших нарицательными; что подтверждается, наконец, выходом в свет этого жизнеописания, выдвигающего нашего «эстетика и моралиста» в ряд выдающихся мужей России, в череду исторических личностей, прославивших отечество (хотя бы в части юмористических досугов). И, кажется, Козьма Петрович вписывается в этот ряд с естественностью неординарной натуры, со всей своей внушительной фигурой и фактурой — такой, что его, как говорили, хоть в губернаторы ставь!

Между тем путь от безвестности к славе и у Пруткова был, как положено классику, загогулистым и тернистым. Прежде чем сложился Прутков канонический, все отведенные ему прижизненные мытарства испытал Прутков исторический. Собственно цель нашего жизнеописания и состояла в прохождении этого пути: от безвестности к славе, от истории к канону.

Прутков выступал как литератор трижды: в «исторической форме» в 1854 году и в начале 1860-х; в «канонической» — в 1884 году, ставши автором Полного собрания сочинений. Генетически он вырос из устной дворянской поэзии: из поэзии каламбуров, эпиграмм, дружеских посланий, комических описей — в общем, всяческих юморесок, вышедших из домашнего круга, дошедших до круга светского, но вовсе не претендовавших на печатную популярность. Алогичное начало, так сильно развившееся в Пруткове и сделавшее его одним из родоначальников современного абсурда, оставалось несомненно аполитичным и не позволяло использовать имя автора в литературной борьбе. Зато его пародийность, конкретные точечные уколы в адрес поэтов-дворян воодушевили литераторов-разночинцев, теснивших дворянскую литературу. Пруткова рассматривают как антипода «чистого искусства», невзирая на то, что его создатели — принципиальные защитники лирической чистоты. В силу этого литераторы-дворяне приветствуют опекунов Козьмы Пруткова, но не вполне благоволят к нему самому, а литераторы-разночинцы, напротив, приветствуют Козьму, но настроены оппозиционно к его попечителям. Видимо, устав от такой дискуссионности, опекуны решают прекратить деятельность Козьмы Петровича и отпустить его на вечный покой.

В течение двадцати лет казалось, что Прутков забыт. Однако с выходом Полного собрания сочинений все о нем вспомнили, причем ситуация в России настолько изменилась — сдвиг влево и ответная правая реакция оказались столь радикальными, — что «антидворянская» направленность прутковских пародий утратила свою остроту. На первый план вышли потешная алогичность и добродушный юмор. Отсюда в 1884 году позиции прежних его сторонников и противников меняются. Аристократы признают Пруткова абсолютно своим, а разночинцы от него открещиваются. Дальнейший ход истории снимает и эту оппозицию, хотя бы потому, что ни аристократия, ни разночинство на арене советской России уже не фигурируют. Целые пласты общества уходят в историческое небытие, а Козьма Прутков — яблоко их раздора — снова является бесконечными переизданиями своих творений.

Отсюда снова уместен вопрос: кто сохраняется в памяти потомков? Что остается от литературного наследия?

Пример Козьмы Пруткова свидетельствует: остается оригинальный, художественно состоятельный образ, рожденный спонтанно, непреднамеренно. При жизни в пылу борьбы разные стороны могут приписывать его себе или отвергать, но когда пена времени опадает, пыл иссякает и от самих «сторон» остаются только тома спорящих друг с другом мемуаров, на поверку важными оказываются чистота помыслов героя, его доброта, его естественность и честность, его этическая чуткость и точность воплощения в слове всех этих благодатей.

Толстой

В 1863 году, в тот самый год, когда душа директора Пробирной Палатки переселилась с петербургской Казанской улицы, 28, в мир иной, в Дрездене состоялась свадьба Алексея Толстого и Софьи Миллер, принявшей фамилию Толстая. Шаферами со стороны жениха были его друг граф Бобринский и двоюродный брат Николай Жемчужников.

После женитьбы Толстой продолжал вести привычный образ жизни. Он много ездил, часто бывал за границей, где лечился от разных недугов, незаметно к нему подкравшихся.

Он пишет свою драматическую трилогию, издает сборник стихотворений, заступается за обиженных, страдает от хозяйственных махинаций доверенных лиц в его имениях и тем не менее предпочитает деревенскую жизнь столичной, творческое уединение — светской суете.

Вслед за сочинительством любимым занятием Толстого остается охота. Он не жалеет красок, описывая в письмах свое восхищение ночным и рассветным лесом. Он зовет, зазывает, заманивает друзей к себе в Красный Рог.

Из писем Маркевичу:

«Сейчас ночь, жарко, громыхает гром и идет дождь, но, если небо прояснится, я сразу же сажусь на лошадь и еду в лес вместе с доктором (А. И. Кривским, жившим в усадьбе. — А. С.) стрелять глухарей. <…>