Козьма Прутков

В области образования внимание уделялось прежде всего военно-учебным заведениям. Гимназии и университеты оставались недоступными детям из низших сословий. Высшее образование считалось для них бесполезным, «ибо, — как утверждалось, — составляя лишнюю роскошь, оно выводит их из круга первобытного состояния без выгоды для них и государства»[64]. Вместе с тем государственная политика делала порой и гуманные повороты. Можно было бы, например, просто закрыть Виленский университет, не открывая в то же самое время университет в Киеве. Можно было бы и не давать самоуправления университетам (выборы ректора и профессоров), не предоставлять им собственной цензуры, не открывать новых кафедр. Тем не менее давали, предоставляли, открывали. Можно было бы не учреждать Пулковской обсерватории, не снаряжать научных экспедиций. Но учреждали и снаряжали. И как ни боролся экономный министр финансов Канкрин против прокладки Николаевской железной дороги между Петербургом и Москвой, царь настоял, и дорогу проложили.

Одновременно с этим происходило и попятное движение. Пусть университетам и позволили собственную цензуру, зато общая ужесточилась (цензура «покровительственная» и цензура «правительственная», «карательная»). Учредили специальный «негласный комитет», усиливший цензурные ограничения. За годы правления Николая число издаваемых сочинений сократилось на многие тысячи — особенно по философии и отечественной истории. Были отменены разрешения на новые периодические издания — из опасения умножить журнальную оппозицию. Левая рука государя даровала университетам самоуправление, а правая установила за ними тайный надзор. Левая рука позволяла открывать новые кафедры, тогда как правая запретила преподавание философии вовсе. Научные экспедиции снаряжались, а молодых ученых за границу уже не пускали. Выдачу загранпаспортов почти прекратили. Так перепуганная официальная Россия реагировала на революционные события в Западной Европе. В целом при Николае завинчивание гаек заметно опережало проходивший одновременно процесс их ослабления.

Но это не спасло. Смертельный удар ждал императора и насажденный им стиль государственной жизни не изнутри (никакой сплоченной оппозиции в России тогда не было). Опасность подстерегала и не со стороны западноевропейских революций или освободительных движений в Восточной Европе (с последними он справлялся по-жандармски).

Удар ждал его в Крыму.

* * *

Поначалу для молодого самодержца все складывалось более чем удачно. Разгромив горстку несогласных и еще не предполагая, какой гнев потомков он этим на себя навлекает; запустив с помощью мотора — Сперанского — машину реформ и еще не догадываясь, что она, в основном, отработает вхолостую, Николай обратил пристальный взор на границы империи. И когда Персия открыла военные действия против России, русские генералы «вдесятеро слабейшими силами» обратили персидскую армию в бегство, заняв Эриванскую и Нахичеванскую области. Часть Армении стала русской, возник Эриванский уезд Тифлисской губернии. Вскоре русский флот уничтожил турецко-египетскую эскадру, и Россия добилась ряда преимуществ по итогам короткой войны с Турцией (1828–1829).

Будучи по своему воспитанию сугубым охранителем, Николай пал жертвой собственной недальновидности. Защищая прежде всего установившуюся систему правления и лично себя, в международных делах он стал активно поддерживать близкие по духу традиционные монархии, имперскую идею вообще — не только русскую, но и австрийскую, и османскую. Он делал это в ущерб интересам славянского единства, бросая на произвол судьбы братские христианские народы Балкан — оставляя их в турецком ярме только потому, что они составляли часть Османской империи, а имперская идея была для него священна и неприкосновенна. Он никак не использовал военные успехи против турок для того, чтобы помочь западным и южным славянам. Он настоял на том, чтобы Турция закрыла Дарданеллы для военных судов всех стран, и с близорукой гордостью заверял, что этим прикрыл русские берега Черного моря от вражеских нашествий и что такой дипломатический ход стоит двух союзных армий.

Дальнейшие события показали, как жестоко он заблуждался. Под давлением сиюминутных обстоятельств Блистательная Порта действительно закрыла Дарданеллы, но прошло время, обстоятельства изменились, и никто не смог помешать той же Порте снова открыть те же Дарданеллы на горе России.

У Николая хватило ума и чести отклонить, как недостойные химеры, предлагавшиеся ему проекты завоевания Индии, однако захват Средней Азии и разделение там сфер влияния с Англией он посчитал возможным.

Пока на Дальнем Востоке русские выходили к Амуру, на Кавказе они вели изнурительную и бесконечную войну с горцами.

А Запад тем временем представлял для Николая двойную угрозу: как идеологическую — в форме проникновения в Россию революционных идей, так и военную. Император не исключал военное вмешательство и спешил его предупредить.