Козьма Прутков

Кн. Батог-Батыев.(шепелявя с присвистом). Я знал его!.. Мы странствовали с ним в горах Востока, и тоску изгнанья делили дружно. Что за страна Восток!.. Вообразите: направо — гора, налево — гора, впереди — гора; а сзади, как вы сами можете себе представить, синеет гнилой Запад!.. Наконец, вы с отвращеньем въезжаете на самую высокую гору… на какую-нибудь остроконечную Сумбеку; так, что вашей кобыле и стоять на этом мшистом шпице невозможно, разве только, подпертая горою под самую подпругу, она может вертеться на этой горе как на своей оси, болтая в то же время четырьмя своими ногами! И тогда, вертяся вместе с нею, вы замечаете, что приехали в самую восточную страну: ибо впереди восток и с боков восток, а запад?.. Вы, может, думаете, что он все-таки виден, как точка какая-нибудь, едва движущаяся вдали?

Г-жа Разорваки(громко, сдобно и ударяя кулаком по столу). Конечно!

Кн. Батог-Батыев. Неправда! И сзади восток!.. Короче: везде и повсюду один нескончаемый восток!

И как это бывает в оркестре, когда вариация иссякает, музыканты вновь возвращаются к главной теме. На сей раз солист — господин Миловидов — поет дифирамбы обедам, которые задавал Иван Семеныч. Трудно подобрать название этому шедевру гастрономического искусства. Может быть, «Обед по-министерски, сервировка присутственная»?..

Миловидов(снова возвышая тон). Все, что у него было приятного, исчезло вместе с ним!.. Когда Иван Семеныч задавал обеды и приглашал власти, то любил угостить тончайшим образом. Лежавшие в супе коренья изображали все ордена, украшавшие груди присутствующих лиц… Вокруг пирожков, вместо обыкновенной какой-нибудь петрушки, посыпались жареные цветочные и фамильные чаи! Пирожки были с кисточками, а иногда с плюмажами!.. Косточки в котлетах были из слоновой кости и завернуты в папильотки, на которых каждый мог прочесть свойственный его чину, нраву, жизни и летам — комплимент!.. В жареную курицу вечно втыкался павлиный хвост. Спаржа всегда вздевалась на проволоку, а горошек нанизывался на шелковинку. Вареная рыба подавалась в розовой воде! Пирожное разносилось всем в конвертах, запечатанных казенною печатью, какого кто ведомства! Шейки бутылок повязаны были орденскими ленточками и украшались знаками беспорочной службы; а шампанское подавалось обвернутое в заграничный футляр!.. Варенье, не знаю почему, не подавалось… По окончании обеда преданный Ивану Семенычу камердинер обрызгивал всех о-де-лава-ном!.. Вот как жил он! И что же? Канифоль, канифоль погубила его и свела в могилу! Его уже нет, и все, что было у него приятного, исчезло вместе с ним!..

Внезапно отворяются двери из передней, и входит Иван Семеныч, с торжествующим лицом и приятною улыбкою.

Все(в испуге). Ах!.. Иван Семеныч!.. Иван Семеныч!..

Иван Семеныч(улыбаясь и шаркая на все стороны)

Не дивитеся, друзья,
Что как раз
Между вас
На пиру веселом я
Проявляюся!

(Обращается строго к Миловидову и к Разорваки.)

Ошибаешься, Данила!..
Разорваки соврала!
Канифоль меня сгубила,
Но в могилу не свела!

Все (радостно вскакивают с мест и обступают Ивана Семеныча). Иван Семеныч!.. Как?! Вы живы?!

Иван Семеныч(торжественно). Жив, жив, говорю вам!.. Скажу более! (Обращается к г-же Разорваки.) У вас есть внук турецкого происхождения!.. Я сейчас расскажу вам, каким образом сделано мною это важное открытие.

Все(нетерпеливо). Расскажите, Иван Семеныч!.. Расскажите!..

Садятся вокруг стола. Иван Семеныч ставит свой стул возле г-жи Разорваки, которая, видимо, обеспокоена ожидаемым открытием. Все с любопытством вытянули головы по направлению к Ивану Семенычу. Иван Семеныч откашливается.

Молчание.

……………………………………………………………

Здесь, к сожалению, рукопись обрывается, и едва ли можно предполагать, чтоб это, в высшей степени замечательное, произведение Козьмы Пруткова было доведено им до конца.