Крабат

— «Так сидели они рядышком, оба уже взрослые, но дети сердцем и душою, а на дворе стояло теплое, благодатное лето!»[3] Наизусть помню. А моя дочь рассудила иначе. Герда быстро поняла, что Кай ей совершенно не нужен. Ей было интересно его искать — и не больше. А Каю стало очень скучно в маленьком провинциальном Копенгагене. В конце концов Герда вышла замуж за соседа-моряка и уехала в Америку, а Кай вернулся к Снежной Королеве, и они стали жить вместе… Когда дочь это придумала, ей было шесть лет.

На женщине — брючный костюм по последней моде: белые расклешенные брюки, приталенный черный пиджак, пестрый шейный платок (широкий узел, цветные квадратики вперемешку). На безымянном пальце левой, поверх тонкой ткани — массивное кольцо с черненым египетским саркофагом. Мужчина… Его не разглядеть, неслышно шагнувшая из-за гор Мать-Тьма укрыла человека своим тяжелым пологом.

— Теперь ей десять. «Историю финансовой мысли» уже осилила?

— Давно… Никак не уговорю ее бросить курить. Какой-то ужас! У нас в семье никто ни курит, ни я, ни муж…

Днем здесь фотографируют. Вечером и ночью — объясняются в любви. Лучшего места не сыщешь: пустое горное шоссе-серпантин, умирающий закат у самого горизонта, а над головами — недвижный купол темных небес. Никто не помешает, ни Мать-Тьма, ни сама Смерть.

— Мальчишка тебя недостоин. Я не сделаю ему ничего плохого, но о тебе он забудет. Навсегда! Считай, что в тот вечер ты просто не пошла на концерт.

— «Серенады Джека Картера», второй ряд, седьмое место… Хочешь отменить Прошлое? А что взамен?

— Взамен? Старушки Европы уже мало? Но ты права, вдвоем мы способны на большее.

Обшитая темным бархатом коробочка — посреди широкой мужской ладони. Неяркий блеск золота высокой пробы.

— Кольца… Они очень красивые. Очень!

Женщина смотрит, но не прикасается, словно боясь спугнуть. Руки в легких белых перчатках лежат на теплом камне балюстрады.

Смерть не подает голоса — стоит рядом.

Слушает.

2

О Северной стене Эйгера не имело смысла даже мечтать.

Андреас Хинтерштойсер, горный стрелок и скалолаз-«категория шесть», понимал, что их с другом-приятелем Тони взгреют. Опоздали из увольнения, случился грех. Но не так же!

— Четыр-р-ре писсуар-р-ра в здании пер-р-рсонала, две убор-р-рные в пятом бар-р-раке и… и еще пол в офицер-р-рском казино, — добродушно прорычал обер-фельдфебель. — Не сжимайте кулаки, Хинтер-р-рштойсер-р-р, у меня пер-р-рвый р-р-разр-р-ряд по боксу. Это — ар-р-рмия, гор-р-рные стр-р-релки, здесь даже бавар-р-рцы начинают любить наш общий Фатер-р-рлянд. А для особо упер-р-ртых имеется тр-р-рибунал. Хочу напомнить — идет война[4].

Кулаки Хинтерштойсер разжал. Язык прикусил. Рядом молчал Тони Курц, тоже «категория шесть» и тоже на свою голову — горный стрелок.

— Хор-р-рошей ночи, господа!

Обер-фельдфебель желтозубо оскалился. Немного подумал — и сплюнул на пол. Негромко хлопнула дверь.

…Sitzungssaal во всей красе, грязный пол, две лампочки под потолком, потрескавшийся кафель, ночь за окнами… Позавчера они взяли южную стену Унтерсберга — таинственной горы, в недрах которой спит, сидя за огромным каменным столом, Карл Великий. Каждый мальчишка в окрестностях Зальцбурга знает, что император проснется, когда его борода три раза обовьется вокруг стола, а над Унтерсбергом перестанут летать вороны. Южная стена — ночной кошмар скалолаза. Взяли! Опоздали из увольнения всего на каких-то полчаса…

— «Даже баварцы!» — разлепил губы Хинтерштойсер. — Verdammte Scheisse![5] Тупая прусская свинья!..

Курц поморщился:

— Он тебя провоцировал, Андреас. Трибунал пока не распустили, а война действительно идет.

— Ага, обгадились в Судетах по полной, пруссаки, scheiss drauf!

Хинтерштойсер примерился к жестяному ведру, полному грязной черной воды, дрогнул сапогом… В последний момент раздумал: самим же убирать придется. Окинул взглядом «зал заседаний», поморщился:

— Сбегу!

Курц, взяв ведро, выплеснул в писсуар, тяжело шагнул к умывальнику. Кран тоскливо взвизгнул, забормотал невнятно.

— Куда сбежишь? В Дахау? И не ругайся, Андреас, это как раз прусская привычка.

Ругаться Хинтерштойсер больше не стал, но и отступать не собирался.

— На Эйгер сбегу!..[6]

Курц закрутил кран, взялся за холодную ручку ведра.

— Не смеши.

х х х

Две недели назад Тони Курц, почистив мундир и побрившись, взял свежий номер «Suddeutsche Zeitung» — и направился прямиком к командиру части полковнику Оберлендеру[7]. Утренние газеты порадовали очередной речью фюрера. Всё было вполне предсказуемо: Судеты станут германскими, Чехословакия — неудачная конструкция версальских архитекторов и потенциальный аэродром для Сталина, немцам же в предвидении тяжелых испытаний необходимо подтянуть пояса. Ближе к финалу рейхсканцлер заговорил о будущей Олимпиаде. В победе немецкой сборной фюрер не сомневался, но предлагал не ждать августа. Лучший подарок к началу игр — флаг со свастикой на вершине Эйгера. Северная стена должна стать немецкой! Храбрецы получат золотые олимпийские медали. Мать Германия ждет подвига от своих сыновей.