Краболов

Кто-то взял край фундоси[14] . Растянув его, рыбак стал искать вшей. Рыбаки клали вшей в рот и с хрустом перекусывали их передними зубами, давили их ногтями, пока ногти не делались красными. Как дети, обтирающие руки о платье, они вытирали пальцы о полы куртки, и опять принимались за дело. И все же они не могли заснуть. Всю ночь их мучили невесть откуда бравшиеся вши, клопы, блохи. Что бы и как бы они ни делали, извести насекомых не удавалось. Стоило в полутьме ступить на сырые нары, как по ногам сейчас же взбирались десятки блох. Рыбакам начинало казаться, что прогнило их собственное тело. Уж не трупы ли они, разложившиеся и кишащие червями и насекомыми?

Баню первое время устраивали через день. Иначе нельзя было. Тела у всех были провонявшие, грязные. Но прошла неделя, и баню стали устраивать раз в три дня, а через месяц — раз в неделю. Наконец, дошло до двух раз в месяц. Это делалось, чтобы сократить расход воды. Однако капитан и инспектор принимали ванну ежедневно, и расходом воды это не считалось. Тело пачкалось от крабов, оно оставалось грязным целые дни подряд, — естественно, вшам и клопам было раздолье.

Когда рыбаки развязывали фундоси, блохи так и падали черными зернами. От фундоси на животе оставался красный рубец, который невыносимо чесался. Ночью повсюду слышалось яростное царапанье ногтями по телу. Казалось, по телу бегали маленькие твари, похожие на пружинки, и жалили, жалили... Каждый раз рыбак подёргивался и опять засыпал. Но сейчас же повторялось то же самое. Так продолжалось до утра. Кожа у всех стала шершавой, как у чесоточных.

— Подохнешь от этих вшей!

— В самый раз!

Все засмеялись —  ничего больше не оставалось.

5

По палубе пробежало несколько взволнованных рыбаков.

У борта они остановились как вкопанные, отшатнулись и ухватились за поручни. Плотник, что-то чинивший на верхней палубе, выпрямился и посмотрел в их сторону. От холодного ветра у него на глазах выступили слёзы, мешавшие ему видеть. Отвернувшись, он громко высморкался в руку. На корме по левому борту загрохотала лебедка. Странно, что она работала сейчас, когда все вышли на лов. На тросе лебедки дергался и качался какой-то предмет. Лебедка поворачивалась, и предмет этот раскачивался, описывая вокруг линии отвеса плавный круг.

— Что это? — Плотник вздрогнул.

В растерянности он отвернулся и высморкался в кулак ещё раз.

 — Опять!

Он вглядывался, непрерывно вытирая ладонью слезы.

На фоне пепельно-серого дождливого моря отчетливо выделялся черный силуэт подростка-чернорабочего, подвешенного под выдававшейся вперед гигантской стрелой лебедки. Несчастного подняли к небу до самой вершины стрелы. Минут двадцать он болтался там, точно тряпка. И опять спустился. Тело его извивалось, корчилось, ноги дергались, как у мухи, запутавшейся в паутине. Потом черный силуэт исчез из виду за выступом кают- компании. Только натянутый трос время от времени покачивался, точно качели.

У плотника все время текли сопли, словно слезы попадали ему в нос. Он еще раз высморкался, достал из кармана молоток и принялся за работу. Вдруг он прислушался. Стальной трос покачивался, как будто кто-то тряс его внизу. Откуда-то доносился неприятный глухой звук.

Лицо подвешенного чернорабочего было искажено. На плотно сжатых, как у трупа, губах выступила пена... Когда плотник спустился вниз, начальник чернорабочих со связкой прутьев под мышкой, неловко подняв плечо мочился с палубы в море.

Плотник покосился на прутья. «Этим он его бил».

Измученные каждодневной непосильной работой, рыбаки по утрам не в силах были подняться. Инспектор стучал пустой жестянкой из-под керосина над самым ухом спящих. Он стучал яростно, не переставая, пока они не открывали глаз и не вставали. Больные бери-бери приподнимали голову и что-то бормотали. Но инспектор не прекращал грохота, словно ничего не замечая. Слов не было слышно, только губы у них шевелились, как у золотых рыбок, когда они выплывают в аквариуме к поверхности воды и хватают ртом воздух.

Настучавшись вдоволь, инспектор орал:

— Ну что? Я вас подыму! Работа ради родины —  это та же война. Надо быть готовым на смерть! Дурачье!

Он стаскивал с больных одеяла и выталкивал их на палубу. Больные бери-бери спотыкались на каждой ступеньке. Цепляясь одной рукой за перила, они сгибались в три погибели и, переставляя ноги другой рукой, поднимались по трапу. При каждом шаге сердца у них подскакивали точно от пинка.

Инспектор и начальник чернорабочих всячески измывались над больными. Стоило им начать работать в консервном цехе, как их выгоняли скрести палубу. Не успевали они приняться за работу, как их направляли на наклейку этикеток. В холодном полутемном цехе приходилось все время следить за тем, чтобы не оступиться на скользком полу; ноги немели, как деревянные, колени подгибались, и рабочие в изнеможении опускались на корточки.