Краденые латы

И главное, никак не могут договориться «ученые», о какой же именно ереси шла речь? Вышеупомянутый Луазлер приписывал тамплиерам люциферианство (даже В.Емельянов не считает возможным утверждать это всерьез), Хаммер сближал их с гностиками и офитами; Миньяр – с манихеями и катарами. Пруц, чтобы выпутаться из противоречий, придумал смесь катаризма и люциферианства, а по мнению А.Селянинова, орден испытал на себе влияние исмаилитов-ассасинов. На поводу у Селянинова пошел и В.Емельянов, совсем позабыв, при всем своем антихристианстве, что нельзя верить ни единому слову христианского фанатика (а Селянинов как раз из них), когда тот говорит о других религиях и ересях.

А.Н.Веселовский, известный русский исследователь фольклора, верил в вину тамплиеров. По его мнению, «если даже вычесть многое, вынужденное страхом или непониманием и клеветой, обвинение в ереси останется во всей силе» [84]. Изучив материалы дела, он пришел к выводу, что «богомильский элемент был одним из существенных в их ереси». Веселовский ссылается при этом на надругательство над распятием, якобы требовавшееся от каждого при вступлении в орден, принимая на веру вырванные под пыткой показания об «отречении от Христа». Сближает богомилов и тамплиеров, по Веселовскому и особое почитание апостола Иоанна, с первых слов Евангелия которого начиналась обедня храмовников (как в позднейшие времена – заседания масонских лож), отступавшее в данном случае от римско-католического обихода. Пояс изо льна или шерсти, символ целомудрия, опять-таки напоминает Веселовскому богомилов. Разумеется, добавляет он, «народное воображение и здесь постаралось сделать картину как можно мрачнее». Тамплиеров, как и катаров, обвиняли в тайном распутстве, в ночных сборищах, в поклонении демону в образе кота и т.п. (когда-то подобные же обвинения сыпались на первых христиан – народное воображение всегда стояло на одинаковой высоте; официальная церковь потом, забыв о собственном прошлом, приписывала те же грехи сектантам). Особенно много говорили о поклонении идолу Бафомету, имевшему якобы вид головы, то красного цвета, то серебряной с позолотой, с числом лиц от одного до трех, с серебряной или белой бородой. Веселовский понимал, что народное суеверие «смешало образы и дало смешению демонический колорит». Рубя сук под собственной версией, он наивно писал: «Эта галлюцинация действует заразительно и на самих подсудимых: они сами начинают убеждаться в действительности того, в чем их обвиняют». Но ученому-то следовало бы не поддаваться не только второстепенным галлюцинациям, но и основной – гипнозу обвинения, тяготевшего над тамплиерами.

Катаров и богомилов в связи с тамплиерами поминают явно всуе. Поясню, почему.

Появление этих ересей в Европе явилось следствием цепной реакции, первоначальный толчок которой был дан в III веке в Персии религиозным реформатором Мани, который сконструировал собственную синкретическую религию из элементов христианства, маздеизма и буддизма. Четко прослеживалось в ней и влияние гностиков. Г.-Ч.Ли следующим образом характеризует эту религию: «Из всех ересей, с которыми приходилось бороться церкви первых веков, ни одна не возбуждала столько опасений, как манихеизм. Мани так искусно соединил древне-персидский дуализм не только с христианством, но и с гностицизмом и буддизмом, что его учение нашло себе последователей как в высших, так и в низших классах… Церковь инстинктивно почувствовала, что перед ней выступил новый и чрезвычайно опасный враг… Среди многочисленных указов императоров – и христиан и язычников – наиболее суровыми и жестокими были указы против манихеев» [85]. Здесь надо сказать, что вся история манихейства это сплошная цепь преследований. Новое учение пришлось не по нраву уже ортодоксальным маздеистам, и по приказу первосвященника Картира самого Мани уморили в тюрьме в 277 году. Маздеисты, правда, имели основания на Мани, так как он «лишил древний маздеизм его жизненности, приписав началу зла полную власть над всем видимым миром» [86]. Под влиянием гностических умозрений Мани изменил это учение, отождествив добро с духом, а зло с материей. Г.-Ч.Ли почему-то считает это положение «более тонким и более философским», но признает, что оно «неизбежно вело к пессимизму и крайностям аскетизма» [87].