Крадущийся тигр, затаившийся дракон. Меч судьбы

Цзяолун не хотелось просыпаться, но рядом кто-то плакал, и этот плач, словно железной цепью, вытянул её из сна о чём-то тяжёлом и тёплом, вытянул ужасно медленно, словно земляного червяка из норы. Звук становился всё громче, настойчивей, и она уже не могла его игнорировать.

Цзяолун почувстовала, что чего-то не хватает. Отсутствие другой жизни внутри неё, когда-то казавшейся странной, неуместной и обременяющей, испугало. Внезапно она всё вспомнила. Боль? Да. А ещё облегчение, когда ребёнок покинул её тело.

Цзяолун приоткрыла глаза. Это не снег давил на неё, как мерещилось во сне, а тяжёлые ватные одеяла, воняющие пылью и бедной старостью. Над головой нависали стропила, оклеенные пожелтевшей и кое-где порванной бумагой, клочки которой подрагивали от сквозняка. Цзяолун передёрнуло от отвращения. Она привыкла к шёлковым простыням в изысканных покоях дворцов. Даже конюшни в отцовском доме были чище, чем эта комната.

Девушка положила руку на побаливавший живот. Он больше не был натянут как барабан, но оставался толстым и дряблым. Память по кусочкам возвращалась к ней, словно она склеивала разбитую фарфоровую чашку: городские ворота, снег, так похожий на опавшие лепестки вишни, чьи-то грубые руки, жар и внезапно опустевший живот. Ей потребовалось какое-то время, прежде чем она сообразила, где находится. Повернув голову, она увидела ребёнка, лежавшего рядом. Его слюнявый беззубый рот был открыт. Младенец плакал.

Она почувствовала тепло в груди. Соски налились молоком, словно весенние почки – соком. Она взяла на руки ребёнка, поцеловала в лобик. Уголки его узких глаз были благородно приподняты, он был пухлым и тяжёлым. Даже не верилось, что она носила его внутри себя.

– Ш-ш-ш… – прошептала она. – Тише, тише.

Нашарив петлю халата, девушка раздвинула края сорочки, освобождая грудь, – на тёмном соске уже белела капелька.

– Вот, держи, – сказала она и вложила грудь в широко распахнутый ротик. Младенец сильно сжал губы и принялся жадно, с причмокиванием, сосать.

Цзяолун покормила ребёнка, уложила его на спину и распеленала. На нём были штанишки с разрезом, чтобы меньше пачкаться, однако они были мокрыми. Стянув их, она начала вытирать попку, но внезапно остановилась.

Её ребёнок не был сыном. Он оказался дочерью.

Цзяолун смахнула волосы с лица.

– Старуха! – закричала она. В её голосе прорезались властные нотки.

Пустота и тишина, словно весь мир был погребён под толщей снега.

– Старуха! – Ей пришлось позвать раза три, прежде чем она услышала, как хлопнула дверь во дворе и послышался скрип снега под ногами.

* * *

Этим утром тётушка Ду досыта наелась пельменей. Она приготовила порцию и девушке. Услышав крик, неторопливо сняла крышку с котла, наложила в миску пельменей, сбрызнула их уксусом, сдобрила жгучим перцем и вышла на мороз.

– Старуха! – крики становились всё требовательней и настойчивей.

Держа в одной руке палочки, а в другой – миску, тётушка Ду толкнула дверь и вошла.

– Я пельменей принесла… – начала было она, но осеклась. Девушка сидела прямо, чёрные волосы свисали неопрятными прядями, а халат – развязан. Лицо выглядело очень бледным, особенно по сравнению с красной тканью одежды. Перед ней на кровати лежал ребёнок. Штанишки были сняты, он сучил голыми ножками.

– Скажи мне, старуха, – девушка ткнула пальцем в младенца, – мальчика или девочку я родила этой ночью?

Тётушка Ду сделала шаг вперёд и остановилась в замешательстве. Стояла, держа миску с пельменями, и смотрела, нахмурившись, на ребёнка, который больше не был мальчиком. Ей пришлось схватиться рукой за стену.

– Ночью это был мальчик! – прошептала она.

Цзяолун было всего восемнадцать, но когда она заговорила, её голос был исполнен такой силы, что девушка моментально возвысилась над старой женщиной:

– Ты его продала!

– Я этого не делала, – воскликнула та, упав на колени и вскидывая руки в мольбе.

– Врёшь!

* * *

На шум заглянул старик.

– Беда! – закричала тётушка Ду. – Взгляни, ребёнок превратился в девочку!

Дядюшка Ду озадаченно вытянул шею. И правда, младенец был девочкой.

– О, небо! – пробормотал он. – Как же это могло случится? Я-то думал, что девочка – это у госпожи Фан, а у вас – мальчик.

Цзяолун оттолкнула старого болвана и кинулась наружу, во двор.

– Это она украла моего сына! – крикнула девушка старикам, и красота её лица сделалась вдруг суровой.

Они оббегали всю гостиницу, оставив множество пересекающихся цепочек следов в заснеженном дворике, но всё, что осталось от наложницы, это серебряная ваза с выгравированным зимним пейзажем да слиток серебра в форме лодки с клеймом менялы из Шаньси. Цзяолун в сердцах швырнула его в угол комнаты.

Вспышка гнева опустошила её. Она вытащила из свёртка меч, движения были так быстры, что лезвие молнией сверкнуло в холодном воздухе. Со всклокоченными волосами и в распахнутой на груди сорочке она казалась дикой и беспощадной.

– Найдите мне её! – пробормотала она, привалившись к косяку, и взмахнула мечом. Старики так громко завопили, что в конюшне проснулся торговец верблюдами, страдавший похмельем.