Краем глаза

Он принадлежал к тем людям, которые ставят себе цель, концентрируются на ее выполнении, сначала действуют, потом думают, и он, конечно же, намеревался действовать, как только вернутся силы. Приступ боли пронзил руку. Патроны выскользнули между пальцами, посыпались на пол.

«Твои деяния возвратятся к тебе, усиленные многократно».

Опять эти зловещие слова, вновь и вновь повторяющиеся в памяти. Голос, требовавший внимания, более глубокий, басовитый, отличался от его собственного.

Он выдернул обойму из рукоятки пистолета. Чуть не выронил на пол.

Целестина кружила вокруг него, наполовину несла, наполовину тащила стул за собой: должно быть, в ее руки еще не вернулась сила… а может, она лишь изображала слабость, чтобы спровоцировать его на непродуманную реакцию. Младший кружил вокруг Целестины, пытаясь вставить патроны в обойму, не сводя глаз с женщины.

Сирена.

«…душа Бартоломью… она найдет тебя и свершит страшный суд, которого ты заслуживаешь».

Уверенный, в чем-то театральный, но абсолютно искренний голос преподобного Уайта вырвался из прошлого: Младший вспомнил, что эта угроза прозвучала с магнитофонной ленты в тот самый вечер, когда он отплясывал горизонтальный танец с Серафимой в спальне дома священника.

Угроза преподобного забылась, подсознание скрыло ее в своих глубинах. В то время она прозвучала лишь фоном для любовных игр, слова позабавили Младшего, он не воспринял их всерьез, не придал им никакого значения, не счел, что они как-то отразятся на нем. А теперь, в тот самый момент, когда над ним нависла смертельная опасность, они вырвались из подсознания, и Младший остолбенел, окаменел, потому что ему вдруг открылась истина: священник наложил на него заклятие!

Сирена ревела все громче.

Выпавшие из рук патроны поблескивали на полу. Наклониться, поднять? Нет. Не стоило напрашиваться на удар по голове.

Целестина, эта бэттерша-баптистка, набравшись сил, наступала на него. Одна ножка стула сломалась, вторая надломилась, треснула стяжка между ножками, но стул все равно оставался смертоносным орудием. Она размахнулась, Младший увернулся, она ударила вновь, Младший попытался ухватиться за стул, она отскочила, тяжело дыша.

Сука определенно уставала, но Младший по-прежнему не рвался в рукопашную. Ее волосы растрепались. Глаза сверкали таким безумием, что зрачки изменили форму, из круглых стали эллипсовидными, словно у дикой кошки. Губы разошлись в зверином оскале.

Выглядела она точь-в-точь как его сумасшедшая мать.

И сирена, совсем близко.

Еще карман, новые патроны. Затолкать в обойму хотя бы два, но руки тряслись, скользкие от пота.

Стул. Скользящий удар, ничего страшного, разве что отбросил его к окну.

Сирена уже здесь, рядом с домом.

Копы у порога, сумасшедшая сука со стулом, проклятие священника… со всем этим одновременно не справиться и самому целеустремленному человеку. Надо выметаться из настоящего — бежать в будущее.

Младший отбросил пистолет, обойму, патроны.

Когда сука снова взмахнула стулом, сумел схватить его за ножки. Не для того, чтобы вырвать стул из ее рук, а чтобы с силой оттолкнуть.

Она наступила на отломившуюся ножку стула, потеряла равновесие, повалилась на кровать.

Передвигаясь с трудом, словно старый кот, плача от боли, Младший все-таки запрыгнул на подоконник и навалился на приоткрытые створки окна. Но дальше они раскрываться не желали.

* * *

Присев на подоконнике, всем своим весом давя на створки окна, маньяк пытался вырваться из спальни.

Сквозь гулкие удары сердца и оглушающее дыхание Целестина слышала, как, подаваясь, трещит дерево, звенит выбитое стекло, скрежещет металл.

Окно выходило не на улицу, а в узкий проулок между этим и соседним домами. Копы могли упустить Младшего.

Она бы снова врезала ему стулом, но тот развалился. Поэтому она отбросила обломки, упала на колени, схватила обойму.

Вой сирены стих. Должно быть, патрульная машина остановилась у подъезда.

Целестина подняла с ковра тускло поблескивающий патрон.

Зазвенело еще одно разбитое стекло. Дерево трещало все сильнее. Спиной к ней маньяк вырывался из окна с яростью попавшего в ловушку зверя.

Целестине не приходилось иметь дело с оружием, но она видела, как Младший пытался вставить патроны в обойму, поняла, что для этого надо сделать. Вставила один патрон. Потом второй. Достаточно.

Проржавевший поворотный механизм подавался, щель между створками окна расширилась.

От входной двери донесся мужской крик: «Полиция!»

— Сюда! Сюда! — закричала в ответ Целестина, досылая обойму в рукоять пистолета.

Стоя на коленях, подняла оружие и вдруг поняла, что стрелять придется в спину маньяка, другого не дано, из-за неопытности она не смогла бы попасть ни в руку, ни в ногу. Моральная дилемма навалилась на нее, но тут перед ее мысленным взором возникла Фими, лежащая в операционной на окровавленных простынях. Она нажала на спусковой крючок. Отдача чуть не сшибла ее на пол.