Край

— Да ну! — с издёвкой сказал Коновалов. — И кто стрелял?

— Алдабергенов, — произнёс Махит, переводя холодный взгляд на Коновалова.

— Он пьяный был, — добавил Дякин.

— Кто-кто стрелял? — Коновалов вынул руки из карманов. — Узун стрелял? Вы что, ребята… Алдабергенов в нас стрелял?

— Он был пьян, — сказал ровно Махит.

— Всё равно не поверю, — с угрозой в голосе произнёс Коновалов. — Он живой или мёртвый?

— Мёртвый он, — ответил Дякин.

— Да сами же его и шлёпнули, наверно, — сказал солдат, слева от Коновалова. — Один нормальный человек был среди вас, уродов, вот вы его и кончили.

— Ваш снайпер попал ему в голову, — Махит длинным пальцем показал на себе, куда попал снайпер Потехин. — Можете пойти и посмотреть.

— Посмотрим, — недобро сказал Коновалов.

— Ваш снайпер застрелил и мать Алдабергенова.

— Что ты сказал? — Коновалов наклонил голову к плечу. — Какая мать, при чём тут мать, Махит? Порядок в деревне не держите, а говорите — мать. Какая мать?

— Мать Алдабергенова.

— Ты понимаешь, — шагнул вперед Дякин, — она, видать, стрельбу услышала и полезла сдуру на уердак, ну, туда, за сыном, ну и, это, попалась, значит… Ну, в неё попало…

— Сам виноват, — сказал Коновалов. — Не стрелял бы, и мать не полезла.

— Да кто же спорит, — развёл руками Дякин.

— Всё равно не верю, что Узун стрелял.

— Он был пьян, — повторил Махит.

— А что же ты, начальник, позволяешь своим мусульманам водку жрать? — спросил сержант и сплюнул под ноги.

— Разве я научил его пьянству? — сказал Махит не сержанту, а Лузгину.

— Кончай болтать, Махит! — прикрикнул Коновалов. — Скажи спасибо, что мы дёргаться не стали. Могли бы полдеревни в ответ раздолбать, и нам бы никто слова не сказал.

— Да ладно же, Василий, — подал голос Дякин. — Ну, случилось и случилось. У вас же ведь никто не пострадал, да?

— Да если бы хоть одного, — помахал кулаком перед дякинским носом сержант, — вы до сих пор по подвалам бы ныкались! Откуда знаешь, что Алдабергенов пьяный был? — спросил он с угрозой Махита.

— От младшего брата. Они вместе с утра похмелялись… По русскому обычаю.

— Не зли меня, Махит, — сказал сержант. — Не надо меня злить, я и так очень злой, дальше некуда. Значит, так, — добавил он хозяйским голосом. — Пулемёт мы забираем. Убитых не трогать, пока не приедет проверка.

— По нашему закону…

— Обойдётесь, — отмахнулся Коновалов. — Сам Елагин приедет, ему всё покажете, он даст команду… Может быть, на экспертизу заберут. Ты понял?

— Я понял, — ответил Махит. — Мы можем идти, командир?

— Идите, — сказал Коновалов и обернулся. — Ты, Дякин, забери корреспондента. И следи за ним, Дякин, чтобы он у тебя не бродил тут, как этот… Потом Елагину отдашь, он его в Казанку увезет. Ты понял?

— Понял, понял, — ответил старый Дякин пацану в военной форме.

— Идите, Владимир Васильевич. — Коновалов шагнул в сторону, освобождая Лузгину дорогу. — И будьте всё время у Дякина, вечером вас ротный заберёт.

Лузгин пожал плечами, оглянулся и увидел снайпера Потехина, стоявшего поодаль за бетонным блоком.

— Да я всё сделаю, Василич, — помахал ему рукой Потехин, и Лузгин не сразу догадался, что речь идёт о кастрюле с капустой.

— Воды долей немножко, — сказал Лузгин.

— Нормально всё, — ответил весело Потехин. — Я врубился, Василич. Спасибо.

— Ну, давайте, идите, — сказал Коновалов.

Тележку вёз один из русских мужиков, Махит с охранниками шёл впереди, не оглядываясь, замыкали группу Дякин с Лузгиным. Тележка скрипела и лязгала железными колёсами, и Лузгин подумал: почему в руках не принесли, зачем тащили пулемёт на этой долбаной тележке, и тут же понял, что Дякин не рискнул нести оружие в руках к обстрелянному только что блокпосту. Не дураки, одобрительно хмыкнул Лузгин.

Дякин шагал рядом молча, и Лузгин нетерпеливо ждал, когда же тот начнёт его ругать за самовольную отлучку и даст ему возможность оправдаться и поругать его, Дякина, за то, что бросил друга и ушёл надолго. Лузгин уже всё выстроил в уме, но Дякин молчал, не ругался и даже не спрашивал, и тогда Лузгин сам спросил у Славки, кто такой Узун Алдабер-генов и почему он не должен был стрелять, но всё-таки стрелял. Дякин стал рассказывать вполголоса, и Лузгину пришлось слушать с натугой, сквозь грохот и визги тележки, прыгавшей перед глазами по неровностям старого шоссе.