Край бесконечности (сборник)

– Тем, как будем драться, – ответил Соломон. – У Германии была самая передовая наука – как и у нас. Была лучшая техника. Были ракеты. Ни у кого не было ракет, а у них были. Один нацистский танк мог подавить пять танков союзников. Просто они были лучше. Лучше по конструкции, лучше по исполнению. Немцы ценили науку и ученых, поэтому были тонкими и умными.

– Если не считать расизма и геноцида, – вставил Джулио.

– Да, если не считать, – согласился Соломон. – Только они проиграли. У них было техническое превосходство, совсем как у нас. Но они проиграли.

– Потому что были безумными психопатами, – сказал Джулио.

– Нет, – покачал головой Соломон. – То есть были, конечно, но история знает фашистов и психопатов, которые не проигрывали войн. Немцы проиграли потому, что, хотя танки у них были лучше, Америка, к примеру, выпускала десять танков на каждый, выпущенный Германией. У союзников была громадная индустриальная база, а что конструкцией они уступали – кому какое дело? У Земли тоже есть развитая промышленность. И люди. Пусть, чтобы добраться сюда, у них уйдут месяцы или даже годы, но, когда они доберутся, мы не совладаем с такими полчищами. Передовая техника – это замечательно, но пока мы строим свои лучшие образцы из сырья, которое нам привезли. Чтобы перебить демографическое преимущество Земли, нам нужна новая парадигма.

– Объявляю «новую парадигму» девизом этого вечера, – подняла руку Вольтер.

– Поддерживаю, – согласился Джулио.

Соломон почувствовал, как жар ползет от шеи к щекам.

– Все согласны? – провозгласила Вольтер.

Ей ответил дружный хор.

– Решено, – подытожила она. – Кто-нибудь, поставьте этому человеку еще пива.

Разговор, как обычно бывает, перешел на другое. От политики и истории – к искусству и инжинирингу тонких структур. Главный спор в этот вечер завязался на тему о превосходстве пучков нанотрубок над узелками – при конструировании искусственной мускулатуры. Под конец обе стороны перешли на оскорбления. Впрочем, пререкания велись в добродушных тонах – искренних или притворных, не столь важно. Встроенный монитор переключился на музыкальную передачу из маленького селения с плато Сирия – вой и медный гром алжирского раи вплетались в классические европейские напевы. Именно такую музыку предпочитал Соломон – потому что она была насыщенной и интеллектуальной, и никто не звал под нее танцевать. Половину вечера он просидел рядом с Карлом, толковавшим о повышении КПД за счет подачи топлива. На новенькую он старался не смотреть. Когда та пересела от Малика к Вольтер, сердце у него подскочило: может, она пришла не с Маликом? И тут же упало: а вдруг она лесбиянка? Казалось, лет десять свалилось у него с плеч – такого гормонального взрыва он не переживал с младших курсов университета. Соломон твердо решил забыть о существовании новенькой. Если женщина перевелась в центр на работу, еще будет время выяснить, кто она такая, и найти предлог для разговора так, чтобы не выглядеть отчаявшимся и одиноким. А если она просто с визитом, то нечего о ней и думать. И все-таки он часто поглядывал на нее, просто чтобы не терять из вида.

Радж ушел первым – как всегда. Он состоял в совете по развитию, а это означало, вдобавок к обычной работе инженера, еще и бесконечные совещания. Если проект терраформирования однажды заработает, в нем будет немало интеллектуальной ДНК Раджа. За ним ушли Джулио рука об руку с Карлом – оба подвыпили и разнежились. Карл все старался примостить голову на плечо Джулио. Остались только Малик, Вольтер и Тори. Теперь не замечать новенькую стало труднее. Соломон собрался уже уходить, но задержался в гальюне и побрел обратно, сам не зная зачем. Как только уйдет новенькая, сказал он себе. Как только уйдет она, уйдет и он. Посмотрю, с кем уйдет, и буду знать, кого о ней расспрашивать. Или, если она уйдет с Вольтер, не расспрашивать. Обычный сбор данных, только и всего. Когда монитор переключился на первую утреннюю программу новостей, пришлось признать, что все это – чушь. Он помахал на прощание – на этот раз уже всерьез, – запихнул руки в карманы и направился в главный коридор.

Из-за инженерных сложностей в строительстве куполов и полного отсутствия у Марса магнитосферы, все жилые помещения располагались глубоко под землей. Большие коридоры были высотой в четыре метра, светодиодки изменяли температуру и освещенность согласно времени суток, и все же Соломона временами мучила атавистическая тоска по небу. По ощущению открытого пространства и, пожалуй, по возможности хоть раз в жизни выбраться из склепа.

Ее голос догнал его сзади:

– Эй, привет?

Она шла свободной покачивающейся походкой. Улыбалась тепло, разве что малость настороженно. Выйдя из полутемного бара, он разглядел светлые полоски в ее волосах.

– А, привет.

– Мы там так и не познакомились. – Она протянула руку: – Кэйтлин Эскибель.

Соломон взял ее ладонь, коротко встряхнул, как было принято у них в центре.

– Соломон Эпштейн.