Край вечных туманов

Шаретт снова разразился уже знакомым мне оглушительным смехом – прямо-таки гоготом, не иначе, вскочил на ноги, перегнулся через стол ко мне:

– Ну и дура же ты! Что ты тут болтаешь? Да я пальцем о палец ради твоего папаши не ударю, и если уж на то пошло, то я твоего папашу презираю больше всех. Он – самое большое ничтожество во всей этой дерьмовой армии. И знаешь почему? Потому что он, идиот, верит в то, за что воюет.

Я с трудом проглотила комок гнева, подступивший к горлу. Можно было подумать, что я разговариваю с санкюлотом, с извозчиком с Вандомской площади, а не с отпрыском знаменитого рода графов де Шареттов де ла Контри.

– Ну, а вы? Вы что же, не верите в то, за что воюете? Зачем же в таком случае война?

Он взглянул на меня так презрительно, словно ничтожнее существа, чем я, ему и встречать не приходилось.

– Война – это война. Я люблю войну. Но мне плевать, за что она ведется. Мне нравится убивать и насиловать, вешать и пытать, вот и все. Но не с тобой об этом говорить.

– Да, конечно! – произнесла я возмущенно. – Такому мерзавцу, как вы, трудно найти во мне достойного собеседни…

Договорить я не успела: Шаретт снова ударил меня по лицу с такой силой, что я отлетела к стене и больно ударилась спиной о камин. В ту же минуту кровь бросилась мне в голову, сознание помутилось от гнева. Боже мой, Боже мой, если бы в эту минуту у меня за поясом был пистолет или нож…, если бы он только был, я не задумываясь прикончила бы этого подлеца… Но ножа не было и пистолета тоже. Я стояла, тяжело дыша и кусая губы от бешенства.

– Ну, как? Твое личико не слишком пострадало?

Я боролась с яростью, так и кипевшей во мне. Самые площадные ругательства готовы были сорваться у меня с языка, но я сдерживалась, сознавая, что в подобном случае этому мерзавцу, пожалуй, ничего не будет стоить избить меня до полусмерти. Значит, надо действовать хитростью? Но как?

– Со мной надо разговаривать без грубостей, красотка. Твой главный недостаток в том, что ты слишком большая гордячка. А я этого не люблю. Тебе ведь волей-неволей приходится считаться с моими вкусами, не так ли?

Я стояла молча, прижав прохладную ладонь к пылающей щеке. Надо же, какая сволочь! Сукин сын! О, если бы я могла высказать это вслух! Несмотря на бешенство, изрядно мешающее думать трезво, я все же успела подсознательно уяснить, что Шаретт – очень твердый орешек. Возможно, мне его даже не раскусить. Но ведь его можно использовать, хотя бы некоторое время, а потом оставить. Так всегда следует поступать со слишком большими препятствиями… Кто же это советовал мне? Кто? Я никак не могла вспомнить.

– Ты много намолола чепухи, а теперь послушай меня. За время разговора я тебя достаточно разглядел. Ты глупа, но хороша собой. Так вот что, имя твоего папаши и его деньги меня совершенно не волнуют. Но вот ты… Ты можешь быть весьма соблазнительной наградой. Именно ты.

– Что вы имеете в виду? – прошептала я, давно уже уяснив смысл его требований, но все же питая какую-то тайную надежду на то, что я не так поняла.

– Шлюхи из отряда мне надоели. Это подстилки. Ну а ты чуть повыше рангом. Не намного, конечно, потому что все женщины под платьем одинаковы, но все-таки повыше. Мне нравится то, что ты аристократка. Это как раз по мне. Я хочу тебя. И если ты согласишься жить со мной, я, возможно, помогу тебе. Ясно?

Его шершавая рука погладила меня по подбородку, зарылась в распущенный белокурый каскад локонов. Я была как каменная и в ту минуту почти не чувствовала его прикосновений. В мозгу медленно всплывали картины прошлого. Министр Дюпор, этот отвратительный старик, получивший меня в обмен на замок. Грузный тюремщик Мишо, купивший меня за бутылку спирта. Я скатываюсь все ниже и ниже, и этому нет конца. Значит, Шаретт станет новым звеном в этой мерзкой цепи? Значит, Мьетта была права?

Дюпор, Мишо… Они, по крайней мере, не били меня. Хотя бы в этом отношении мое достоинство было сохранено. А тот кошмарный вечер в «Золотом погребке», виконт де Маргадель и его бесчисленные товарищи, не знаю даже, сколько их было! Я падаю в бездну, в ад, в грязь, и никому уже не докажешь, что душа-то у меня чиста – так же чиста, как пять лет назад!

– Нет! – крикнула я исступленно. – Нет! Не будет этого! Уж вам-то меня никогда не получить, никогда!

Я отбросила его руку, как отбрасывают отвратительное склизкое насекомое, едва сдержав желание плюнуть ему в лицо. О, это лицо! Эта уродливая гримаса!

Трудно сказать, как я выскочила из сторожки Святителя Мартена. Я только сознавала, что он меня не удерживает. Кажется, я слышала смех Шаретта, и он казался мне сатанинским.

Уже была ночь, и лунный свет ослепил меня. Лес казался таинственно притихшим, безмолвным, словно прислушивающимся к тому, что происходило в домике. Шелест деревьев в ночи звучал почти феерически. Четкими силуэтами вырисовывались на фоне ночного неба полуголые костлявые грабы и ясени. Биение струй родника в лесной тишине было неожиданно громким.

– Нет, – прошептала я еще раз. – Нет. Я не могу. Это невозможно даже представить.

Презрительный смех в домике был мне ответом.

3