Край земли. Прогулка по Провинстауну

Но в конце концов я влюбился в Провинстаун — так, встретив кого-то, кто кажется тебе странным, докучливым, потенциально опасным, однажды обнаруживаешь, что сочетаешься с ним законным браком. Когда срок стипендиальной программы истек, я остался на лето, устроился на работу в бар — то есть снова упек себя в глушь, не имея ни денег, ни хоть сколько-нибудь внятного плана на ближайшее будущее. Осенью я отправился в Нью-Йорк, и он мне понравился, но, к своему удивлению, я обнаружил, что против собственной воли скучаю по Провинстауну — так начинаешь распознавать ранние симптомы любви или простуды. Отдельные картинки вставали у меня перед глазами с особой четкостью. Например, освещенная изнутри телефонная будка на западной окраине города — там, где улица, добравшись до соляной топи, изгибается и возвращается назад, — шкатулка тусклого желтого света на фоне черно-зеленых болот и лилового неба в ранних сумерках посреди декабря. Я стоял и смотрел на этот светящийся прямоугольник, на болото за ним, будто в них была заключена красота до того непреложная и зыбкая, что ее можно лишь свидетельствовать. Месяц или около спустя я увидел, как огромная серебристая баржа ночного облака мирно скользила по замерзшим звездам, а я стоял на краю пирса и дрожал, не в силах расплакаться, хотя мне очень этого хотелось, и все смотрел на зеленый огонек Лонг-Пойнта, и все слушал повторяющуюся басовую ноту туманного горна — возвращайся домой, дитя, ледяная мать ждет тебя, ей не нужно, чтобы ты боролся или добивался успеха, она лишь хочет, чтобы ты уснул. Провинстаун обнаружил свое внесезонное ледяное великолепие, а затем наступила весенняя оттепель, и на улицах снова появились люди, и с каждыми выходными их становилось все больше. Солоноватая тишина рассеялась; запах попкорна мешался с запахами жареной еды. Из баров вновь сочилась музыка, в городе стала ощущаться возможность секса. Все это я взял с собой в Нью-Йорк. Гуляя по нью-йоркским улицам, я начал задаваться вопросом, возможно ли, что той зимой впервые в жизни я до того ослаб, что смог различить пугающее твердокаменное роскошество мира, которое остается, когда отпадают идеализм и сентиментальность. Провинстаун в его зимнем запустении и последующем временном возрождении оказался для меня более реальным или, по крайней мере, более достоверным, чем любое другое место, где я бывал до сих пор. Похоже, он стал для меня (хотя в то время я бы не использовал это слово) домом.

Следующим летом я вернулся, заверяя себя, что намерен исключительно подзаработать и потрахаться. Я влюбился в красивого, невероятно эффектного парня, владевшего кафе в восточной части города. Я утверждал, что больше никогда не смогу жить в Провинстауне, но в итоге переехал туда, к тому парню. Несколько лет спустя я расстался с ним, но продолжал возвращаться в город.

Теперь я езжу туда при каждой возможности. Мы с Кенни, мужчиной, с которым я живу, купили дом в Ист-Энде. Если завтра я умру, то хотел бы, чтобы мой прах развеяли в Провинстауне. Кто знает, почему мы влюбляемся в те или иные места, в тех или иных людей, в объекты, идеи? Тридцать веков существования литературы не приблизили нас к разгадке и ни в коей мере не умалили нашего интереса.

Провинстаун — таинственное место, и те из нас, кто любит его, склонны проявлять свои чувства с особым, трудно объяснимым рвением. В этой книге я попытаюсь рассказать не больше, но и не меньше, чем историю моей собственной особой привязанности, отдавая себе отчет, что мой Провинстаун разительно отличается от Провинстауна других. Это место не то чтобы вдохновляет на объективность — сама его история в гораздо большей степени полна домыслами и слухами, нежели подтвержденными фактами, — и Провинстаун, который покажу вам я, не считая определенных особенностей географии и погоды, не будет похож на Провинстаун, о котором вам рассказал бы главный библиотекарь, или местные рыбаки, упорно приносящие улов из оскудевших вод Северной Атлантики, или женщина, приехавшая сюда двадцать лет назад, чтобы жить так далеко от мужчин, насколько это вообще возможно. Эта книга — маленькая пластиковая чашка с ракушкой на дне, найденная на приливных отмелях, рожденная — в несколько озадаченном преклонении — под призрачное мерцание лодок в бухте.

Свет на Лонг-Пойнте [4]