Край земли

— Никуда не денется… Никуда… — в такт своему покачиванию пробормотал Вася. — Да только у нас так не делается… У нас такого тракториста парни с ходу засмеют.

Он выпрямился, покряхтывая от боли, стал руки растирать, а Кирилка наклонилась к самым его рукам, тронула их тихонько, и сказала как можно ласковей:

— Давайте, Вася, я потру. У меня ладошки тёплые, даже горячие. Вот, пощупайте.

— Ничего, ничего. Я сам, — бормотал Вася. — Я сам… Я сейчас… Я уже это проклятущее колесо сдёрнул, запасное прикатил, осталось привернуть — и всё. И всё, — повторил он, опять согнулся, сквозь зубы, как от нестерпимой боли, втянул в себя воздух, ударил плечом в дверцу и опять выскочил на снег.

Шайтан, скребанув крепкими когтями по железному полу, снова бросился за ним.

Тётя потянулась было через Кирилку к распахнутой дверце, но не дотянулась, села и сказала:

— Нет, нет, нет. Я так больше не могу.

— Страшно? — впервые посочувствовала тёте Кирилка. Посочувствовала, потому что ей и самой стало боязно, и тётино настроение она поняла хорошо.

— Ну, как не страшно? Конечно, страшно. Человек там бьётся один, чуть ли не пропадает, а мы сидим, ничего не делаем, и нам хоть бы что… Не могу я так!

— Я тоже не могу. Да как быть? Он меня в кабину затолкнул, приказал: «Сиди!»

— Мне не прикажет, — приняла решение тётя, сама распахнула дверцу со своей, с правой стороны и медленно, неуклюже стала выбираться.

Оскальзываясь на гусенице и рискуя оборвать все застёжки на пальто, она потихоньку сползла в снег, встала, и ветер сразу чуть было не сорвал с неё папаху. Она пришлёпнула папаху, натянула глубже, а ветер принялся трепать длинные полы пальто, упруго, будто ладонью, надавил в спину, и тётя запуталась ногами в снегу, едва-едва не упала.

Следом за нею вылезла и Кирилка.

Снег сверху сыпаться перестал. На угрюмом небе из-за чёрных туч слабо забрезжила луна, но в степи почти не посветлело. Лишь косые вихри позёмки стали виднее. Они неслись мимо тёти с протяжным и жалобным гулом; а там, ещё дальше в ночи, взмётывались вверх какие-то огромные и белёсые крылья, какие-то косматые и седые гривы, раздавался чей-то печальный и одинокий вой, и тётя в ужасе вдруг припомнила все свои разговоры про край земли. Она, часто оглядываясь и часто перебирая руками по трактору, стала поспешно выбираться туда, где пылал живой, яркий огонь.

Через дышло телеги она перевалилась, как через изгородь, и, отпыхиваясь и широко растопырив руки, встала рядом с Кирилкой. Вид у неё был такой, словно она явилась из дальнего, очень опасного путешествия и вот наконец-то увидела всех вместе: глядящего на огонь Шайтана, зябко прыгающую с ноги на ногу Кирилку, Васю у телеги.

Вася сдёрнул рукавицу, подул в пригоршню, нахмурился.

— Кто вас просил? За компанию пришли мёрзнуть, что ли?

Но по голосу было слышно: он рад. Пускай тётя и Кирилка не помощники, да всё ж на людях ему повеселей, а может быть, и немного теплее, легче.

Вася вывернул из-под телеги тяжёлую подставку-домкрат, попинал новое, только что привинченное колесо, а дырявое, со спущенной камерой, собрался закинуть на кирпичи, на борт. Колесо из окоченевших Васиных рук вырвалось, чуть не ударило по ногам.

— Подхватывайте! Что смотрите! — закричал Вася, и тут уж Кирилка с тётей бросились помогать со всех ног. Они, суетясь, подхватили очень твёрдое и тяжёлое резиновое колесо, принялись подталкивать его вверх на высоко чернеющую в темноте телегу.

Колесо грохнулось через борт, Вася кинулся подбирать инструменты. Он хватал их, а вконец застывшие руки не могли удержать ни ключа, ни молотка, с них даже обледенелые рукавицы спадали, и Вася цапал руками, как мотыгами, только снег.

— Подбирайте! Живей! — приказал он тогда помощницам, ударил ногой по горелому ведру, оттуда выпал кирпич и дымящиеся тряпки. Солярка брызнула на снег, вспыхнула на мгновение ещё ярче.

Кирилка быстро подняла ключ, молоток, а тётя ухватила обеими руками, как пудовую гирю, тяжёлый домкрат и пошагала с ним к трактору. Неудобная железина прожгла холодом даже вязаные варежки, но, странное дело, с той минуты, как тётя принялась за работу, ей стало немного спокойнее.

Нет, это не значит, что она перестала тревожиться совсем. Тревожилась она по-прежнему. Она тревожилась и за то, как Вася с его руками поведёт трактор, и за то, как разыщут они в ночной степи дорогу, которую, пока стояли, совсем замело; она тревожилась и за то, что Кирилкины родители теперь, наверное, места себе не находят: ведь если бы не поломка, трактор-то давным-давно должен был прийти в совхоз.

Но всё же и эта тревога теперь была не такой, как раньше. Особенно не такой, как в ту жуткую минуту, когда тётя оказалась одна-одинёшенька в степи, там, за трактором. Тогда страх был настоящий, такой, от которого хотелось кричать, звать на помощь, а теперь тётя неожиданно поняла, что она через этот ужас переступила, и тревога, которая в ней осталась, нисколько её не сковывает, а, напротив, заставляет вести себя ещё решительней.