Крайняя изба

— Стал бы я звать, жди… не знай весь поселок. При керосинке б управился…

— Что-то не пойму я…

— И понимать нечего, — раздраженно выговаривался Глухов. — Я ее под ворохом сена вез, а на сани шантрапа налетела.

— Под ворохом? В санях?.. Да-а! — восхитился Анисим. — Ишь, ловкач! Под носом хотел у всех… На это ведь решиться надо!

— Хотел, да не сумел, — буркнул Глухов. — Разделать вот думаю… заберут, не заберут зверя… — Помолчав, сказал напористо: — Пошли давай, пошли. — Глухов все еще не терял надежды уломать моториста. — Как придем, сразу насчет самогонки сообразим… аппарат заправлю. Пока управляемся, пока что, глядишь, и накапает помаленьку. Я было намерился водкой у Тоньки разжиться, но она, стерва, заартачилась что-то, не продала.

При упоминании о самогонке лицо Анисима настороженно вытянулось, напряглось, изобразив мучительную внутреннюю борьбу: идти ему, не идти? Водился за мужиком грех — «не любил» выпить.

— Можно, пожалуй, и сходить, — начал он неуверенно, — раз уж весь поселок знает, раз твое дело совсем пропащее… Только я здесь ни при чем, если что… Моя хата, как говорится, с краю… Я лишь в помощники иду. Договорились?

— Договорились, договорились… Айда, — презрительно командовал Глухов.

8

Дома он первым делом в подполье полез, вытащил на свет божий громоздкий самогонный аппарат — гордость Ивана: сам сконструировал! Потом снял с печи трехведерную бутыль браги, поставленную бродить к праздникам.

Сдвинув бачок на край плиты — вода уж согрелась, валила паром — поднял наполненный брагой аппарат на его место.

Теперь пару ножей найти — и к делу.

А что это Мишки с Людмилой не слыхать?

Он заглянул в комнату. Людмила постелила себе на диване (она всегда перебиралась на диван, когда не разговаривала с Иваном), лежала на спине — глаза закрыты, но едва ли спала. Мишка на своей кроватке посапывал, свернувшись клубком.

Выдвинув ящик кухонного стола, Глухов отобрал для Анисима нож побольше и поострее, себе взял другой, которым скотину резал, прихватил брусок в сенках.

Анисим поджидал Глухова на крыльце. Сидел на ступеньках, смолил цигарку.

— В болоте заарканил? — мотнул он головой на лосиху. — Извожена вся, места сухого не найти.

— В старицу она вбухалась, — сказал Глухов. — у Гнилой речки.

— Сказывай сказки, — хмыкнул Анисим. — Сколь живу, не слыхивал…

— Что не слыхивал?

— Так, ничего, — струхнул слегка моторист, уловив угрозу в голосе Глухова.

— Ну и помалкивай, — предостерег Глухов, — начал мне тут…

— В старицу так в старицу… я что? — Анисим суетливо поднялся, выказывая готовность и рвение к работе. Сказал, чтобы как-то загладить свой испуг, разрядить обстановку: — Поднес бы…

— Обойдешься, — непреклонно отрезал Глухов, — знаем, какой ты работничек после этого… Держи, — подал он нож Анисиму.

Они поочередно — сначала Иван, потом Анисим — наточили ножи. Глухов сунул брусок за голенище, шевельнул лосиху ногой:

— В огород не перебраться нам? Весь ведь двор устряпаем…

— Определенно устряпаем, — поддакнул Анисим.

Перетащили лосиху волоком в огород, под яркий и скошенный пучок электрического света, бивший наружу из окна кухни.

— Взялись однако, — сказал Глухов. Он нагнулся, оттянул на себя длинную ногу лосихи, ловким круговым движением надрезал чуть выше колена. Кожа свободно разошлась, обнажив белые выпуклые суставы.

То же самое, только с другой ногой, сделал и Анисим.

И работа пошла, горячая, спорая. Анисим и тот в азарт вошел. Откуда и сноровка взялась — умело орудовал ножом, пыхтел в трудовом усердии.

Мужики быстро оснимали лосиху, высвободили шкурку из-под сизой, лежавшей на боку туши. Отбросили в сторону шкуру, грязную, хлюпкую.

Перекурили над тушей.

— Верных полтора центнера потянет! — прикинул на глаз Анисим. — Жалко небось? — спросил он Глухова. — Считай, уж твоя была.

Глухов не ответил, пошел в дровяник, взял там топор, вернулся, отчленил не осниманные до колен ноги и голову лосихе. В широкое трубчатое горло выкатилась на снег кровь, темная, загустевшая, точно студень.

Анисим перевалил тушу на спину. Глухов опять взялся за нож, провел им вдоль туши — вспорол живот. Показались, начали быстро выползать, вываливаться большие червячные узлы кишок.

Мужики посбрасывали фуфайки, засучили рукава пиджаков, принялись копаться, брызгаться в звериной утробе, пленки какие-то резали, рвали, отделяя внутренности от ребер и позвонков.

— Стой, не вываливай, — сказал Глухов, — посудину принесу… Их если промыть хорошенько, да выварить, да изрубить мелко сечкой — отменные пирожки получатся. — Криво и горько усмехнувшись, добавил: — Кишки-то, надеюсь, не отберут.

Он несколько раз домой сбегал, ведра притащил, корыто, бачок с горячей водой.

Требуху и внутренности выпустили в корыто, они заколыхались под светом живой, зеленовато-голубой массой. Темная печень, будто тюленья голова, вынырнула на поверхность. Глухов цепко ухватил ее, пластанул ножом по сросткам у кишок, бросил в ведро:

— Зажарим к выпивке… Что мы, печенки не имеем права испробовать?

Анисим, сглотнув слюну, подтвердил: