Крайняя изба

В Холмовку Устинья приехала по вербовке. С Нинкой уже. Мало про Устинью знают в поселке. Знают только, что замуж она не выходила — документы чистые. Но как умудрилась такую красивую, нисколько на нее не похожую девку родить, тоже мало понятно. Как Устинья жила до вербовки, почему в леспромхоз подалась? — ничего неизвестно, думай что хочешь. Сама о себе она ни слова, ни полслова.

Глухов просто так, для смеха, сказал:

— А ты и свою заимей, родную.

— Да вот с божьей помощью… получилось вроде, — признался неожиданно Сашка. — Цвести начала Устина.

— Но-о? — удивился Глухов. — С божьей, а не с соседовой? — заподтрунивал он над Сашкой. — А говорил, что не можешь…

— Пусть у тебя язык отсохнет, — незло пожелал Сашка. — Мне бы еще выпивать бросить.

Он толкнул дверь, уковылял помогать Устинье, что-нибудь вынести-поднести.

Краешком уха Глухов улавливал их будничный, спокойный разговор:

— Мыться-то когда собираешься?

— Только вот приберусь немного.

— А Нинка?

— И Нинка сейчас подойдет.

— Добро. Я вам тут свеженький веник связал. Сам-то я еще вчера…

— Худая из меня парщица — давление. Нинка разве пожогается.

— Ну хоть Нинка пусть.

Глухов неохотно поднялся с насиженного места.

12

На ночь опять разветрило, разогнало тучи. Лес стоял черный, обдутый за день, без теплой вчерашней накидки, пышной и белой. Он зябко и колко щетинился, шумел под ветром. Снег еще больше уплотнился, осел, теперь его и оттепель не скоро возьмет.

Домой не тянуло. Нечего ему дома делать. Что он, опухшую от слез Людмилу не видел? Что он, по-настоящему отдохнуть не имеет права? Имеет.

Пойдет-ка он лучше к Пахе Волкову. Может, тот что подскажет, как Глухову дальше быть, как легче от охотинспекции отбрыкаться? Паха мужик толковый, сам, говорят, лосей этих почем зря шлепает. И ни разу не попался, главное. Дошлый мужик.

Ивана не очень-то беспокоило, что он поспешил разделать лосиху. В случае чего, скажет: мясо, мол, могло испортиться. Тут его поймут. Тут правота на его стороне. Но вот как уверить охотинспекторов, что спасти лосиху просто-напросто невозможно было, что у Глухова не было иного выхода, как накинуть петлю на шею лосихе и хоть тушу, да вытащить, не пропадать же добру.

А в том, что ему все-таки придется разговаривать с охотинспекцией, он уже не сомневался. От вчерашней надежды, что «вдруг да и пронесет еще», не осталось и помина.

Глухов поднимался от бани в угорок. Навстречу ему по вытоптанной тропке шла Нинка Устиньина, тонкая, длинноногая, еще не оформившаяся, в маломальской одежке, но уже привлекательная, милая, с огромными синими глазищами, пронзительными и не по-детски пытливыми. И в кого такая глазастая уродилась?

— Здравствуйте, дядя Ваня, — вежливо поздоровалась Нинка. И у Глухова внезапно защемило внутри, колкий комок подкатил к горлу, глаза наполнились влагой. Тяжелая, непреодолимая жалость к себе, к безотцовской девчушке этой нахлынула вдруг, согнула Ивана. Ну, кто еще, кроме ребенка, может сейчас в поселке так доверчиво взглянуть на него, без осуждения и подозрительности: ах, мол, ты такой-сякой, разэтакий? Никто.

«Наша бы уж не меньше была, — с раскаянием подумал Глухов, — близко вот локоть, да не укусишь».

Сразу же за появлением на свет Мишки Людмила вдругорядь затяжелела, скорее всего, девчонку носила, как обычно бывает, за сыном дочь следует, но тогда Глуховы решили год-два повременить с ребенком, обжиться нужно было как следует на новом месте. Людмила съездила в город, вылежала три дня в больнице — и пустой вернулась. Она и сейчас из-за этого частенько слезу пускает. Потому что с тех пор, как ни желали Глуховы, второго ребенка у них так и не завелось.

— Можно? — уж переступив порог, крикнул погромче Глухов.

Из комнаты на его зов вышел хозяин, большой, бородатый и суровый Паха, бульдозерист по профессии и браконьер по призванию. Для этого нахального, пучеглазого молодца ни сроков охоты, ни заказников, ни запретной дичи, ни черта лысого не существовало. «В тайге живем, — любил он повторять, — наша, по существу, тайга! И чтобы там подчиняться кому-то, без мяса быть?..» Охотничий билет он, правда, имел, членские взносы платил исправно, надо же как-то боеприпасы доставать.

— Привет, Павло!

— Здорово, здорово… если не шутишь. — Паха бесцеремонно и придирчиво разглядывал Глухова: каким таким, дескать, ветром занесло? Приятелями они с Глуховым никогда не были.

Иван торопливо пояснил:

— Мимо проходил… дай навещу, думаю.

— Ну, раздевайся, коли так, — не совсем дружелюбно предложил Паха.

Глухов повесил кожан на вешалку.

— Слыхал, что про меня болтают?

— Слыхал, слыхал…

— Вот… посоветоваться зашел.

— Я-то здесь при чем? — помрачнел Паха. Подумалось про Глухова: «Отмочил вчера номер… А теперь ходит, советуется».

— Как же, ты ведь в этом деле собаку съел.

— В каком деле? — напрягся Паха. Браконьер он был злостный, но не трепач, не хвастун, перед каждым не исповедуется, боже упаси.

— Ну, в охотничьем… каком, — уклонился от прямого ответа Глухов.