Крайняя изба

Ефим был поставлен перед свершившимся фактом. Его оформили, выдавали деньги. Пришлось приниматься за работу, осваиваться в новой для себя должности. Правда, легкость, с которой он устроился егерем, и то обстоятельство, что зарплату ему выдают, как какому-то экспедитору, вызывали у него поначалу некоторое беспокойство. Что-то не совсем ладно здесь, не по закону вроде?

Но желание присматривать за озером, оберегать Сартыкуль — вон сколько нынче дичи понапрасну губят — взяли над мужиком верх. В конце концов, его ли это печаль — откуда и как выкраивают деньги. Он будет брать свое, честно заработанное. Ведь семья у него все-таки. Дочерям помощь всегда кстати: Алевтине двух пацанов поднимать, Шурка порой на наряды издержится. Наряды-то бабам не дешево обходятся. На одни вон сапожки может цельная месячная получка уплыть. Девки, одним словом, от лишней десятки не откажутся, не подумают даже.

И вот, сразу же после первой своей егерской зарплаты (зимой в колхозе посвободнее с работой — отпросился), выбрался Ефим в город, нашел районное охотобщество. Там о нем знали и ждали его. Председатель общества, строгий, требовательный мужик, вручил Прокшину егерское удостоверение, потолковал немного с Ефимом, подучил кое-чему, насовал в руки разных охотничьих книжек и брошюр, читать наказал и почаще заглядывать.

Долгие зимние вечера Ефим теперь высиживал за привезенными книжками, с егерскими правами и обязанностями, со сроками и правилами охоты знакомился. Незаметно пристрастился к чтению такого рода, увидел в нем интерес и пользу для себя. Он даже в колхозной библиотеке выискивал теперь и выписывал книги об охоте.

А после того как в апреле месяце прислана была вместе с мартовской получкой и премия за выполнение торгом квартального плана, усердие Ефима еще больше возросло, хоть премию эту ему как-то неудобно принимать было (кто-то там старается, план выполняет, может быть, жилы рвет, а он здесь, выходит, пенки снимает). Но и отказываться вроде бы не имело смысла. Дают, значит, знают за что. Значит, спросят потом.

Весной Ефим еще раза три выбирался в город, на совещание егерей, послушал более опытных товарищей, собаку в своем деле съевших. Имел опять разговор с председателем охотобщества. Председатель на сей раз остался доволен Ефимом, его искренней заинтересованностью, его теперешним пониманием егерского ремесла.

Все лето Ефим рьяно присматривал за Сартыкулем, выпроваживал с него кушевских мужиков, пробовавших ставить сетки на карасей, гонял по весне ребятню, охочую до утиных яиц, крепко ругался с колхозными пастухами, чтоб те не подпускали скот близко к озеру, разве что в месте водопоя. Коровы, как известно, вытаптывают гнездовья утки. Было, короче, озеро под надежной защитой.

А где-то в середине августа вкатили в Сысоевку два груженых голубых ЗИЛа, остановились перед избой Прокшиных. Водители, здоровые молодые парни, сгрузили с машин семь новеньких свежепахнущих лодок, сносили Ефиму во двор паклю, смолу, банки с краской (хозяин на работе был) — и угнали.

Ефим две недели конопатил, смолил вечерами лодки, сделал им обкатку на озере, выкрасил в желтый цвет, под осенний камыш.

За три дня до открытия охоты он опять побывал на егерском совещании, получил последние указания, последние инструкции, как нужно работать, как лучше не допустить нарушений и браконьерства в осенний сезон. Получил бланки разовых путевок, которые он, как егерь, имел право выписывать, и, вернувшись домой, начал готовиться к встрече горторговцев.

6

На исходе дня, в косых негреющих лучах закатного солнца, закурилась, ожила дорога с большака на Сысоевку. Синяя «Волга» бойко катила впереди длинного пыльного шлейфа.

Ефим выскочил встречать гостей на крыльцо. Но «Волга» неожиданно свернула перед деревней, погнала целиной, твердым солончаковым пустырем, и, обогнув Сартыкуль, затормозила на той стороне озера, вблизи одного возвышающегося березового колка.

«В деревне, значит, не схотели заночевать», — с досадой подумал Ефим. Зазря он, выходит, ягушку решил.

Он вывел со двора Серого, поехал к охотникам ве́рши. Из «Волги» вылезли четверо, один представительный, солидный («Директор, наверно», — решил Ефим), и трое других, мало чем отличных друг от друга издали. Вылезли, походили вокруг машины, поприседали, поразминали ноги. Потом дружной кучкой направились к Сартыкулю, приноравливались, видно, изучали озеро, настраивались на утреннюю зорьку. Они громко разговаривали, смеялись, разводили руками. Голоса их далеко разносились в вечернем остывающем воздухе.

Ефим, не доезжая компании, спешился, как-то неудобно торчать перед начальством на лошади, пустил мерина пастись, бросив ему повод на шею.

— А вот и Евсеич! — шагнул навстречу егерю порывистый Савельев. Не в зимней мохнатой одежде он виделся тощим и высоким, на себя не похожим.

Он по-приятельски приобнял Ефима, сказал со смешком:

— Идем, Евсеич. Я тебе наших представлю.

Толстяк оказался совсем не начальством, как предполагал Ефим, а всего лишь навсего шофером, медлительным, краснощеким здоровяком, с заметным брюшком и заплывшими глазками.