Крайняя изба

— Много, Харитоновна… много. И мечем, и силосуем все почти лето… И еще потом всю соломку подберем. Прорва ведь целая идет на этот животноводческий комплекс.

— Дожили, — ворчливо сказала старуха. — Соломкой скотину кормить.

— А что, — возразила Дарья, — соломку, если нарубить помельче, да выпарить, да намешать в нее всякой всячины — такая она за милую душу сойдет, сжуют коровки…

— Ага, ага… а после молоко в рот не возьмешь, со всякой-то всячиной. Что-то ты не покупаешь совхозное молоко, свою коровушку держишь?

— А пускай оно городским идет. Это для них молоко. На их… промышленной, как сейчас говорят, основе.

— Но ведь можно и совхозных коровушек хорошо накормить.

— Как?

— Как, ка-ак… Вон в лесу сколько полян неубранными остаются. Выйдешь осенью на такую поляну, черную от полегшей травы, и сердце обливается кровью.

— Дак че делать-то? Ни рук ведь, ни машин никаких на каждую поляну не хватит.

— А ниче. Не надо было давать люду из деревень разбредаться.

— Ну, это не нашего ума дело… Да и кто его гнал?

— Во, во… не наше дело, не нашего ума… кто…

— Будет вам. Нашли разговор, — подала голос и Евгения. — Лучше о чем-нибудь приятном поговорить. — А сама уж озаботилась, засобиралась домой: — Пойти управляться надо — скоро Назар подъедет. Да и девчонки, поди, отпасут скоро.

— Да сиди ты, сиди, — остановила ее Дарья. — Завтра все свои дела управишь. Завтра ведь на наших лугах работаем. Пока травка обветреет, пока совхозные подъедут… часов до десяти свободные будем. Я бы дак всю ноченьку так пролежала, сил моих больше нету.

Старуха Кислицина поднялась, положила палку, встала на колени над Дарьей.

— Ну-ка, задирай платье повыше, — приказала она. — Помну я тебя маненько, жилки проверю.

— Да ты что, Харитоновна? — испуганно села Дарья. — При всем-то честном народе?

— Задирай, задирай… не перечь. Нашла, гли-кось, народ… И штанешки сымай.

— Штанешки ни за что, — визгливо взбунтовалась Дарья, неловко переваливаясь с боку на бок, собирая платье под мышки. — Тут резинка слабая, так обойдешься, — и вновь легла затылком на сумку.

Кислицина нагнулась, привычно, по-деловому запустила длинные костлявые пальцы в мякоть живота Дарьи:

— Не тужься, не тужься… распустись. Говорила, штанешки снять — помеха одна. Ишь, девчонка нашлась…

— Так ее, так… — смеялась от души Евгения, вытирая концом косынки выступившие слезы. — Помни хорошенько. А то ее некому… забудет все бабское.

Потом она стихла, насмеявшись вволю. Слышалось теперь только сопение работающей старухи да придавленные стоны и придыхи Дарьи.

— Надселась ты совсем, девонька — все жилки тугие, в комьях… Как-нибудь порастирать мне вас, бабы, надо. Как-нибудь зимой… сейчас нельзя. Сейчас у вас кажин день работа чижелая. — Кислицина перебралась пальцами на ноги Дарьи, впилась ими в бедра, как иглами.

— Ай! Да ты что, Харитоновна? Больно же! — вскрикнула Дарья. — Мужику не надавить так. И откуда сила берется?

— Да не сила тут… это жилки твои кричат. По-хорошему-то и не больно вовсе должно быть. — Кислицина несколько раз, глубоко вминая пальцы, протащила их, как бороны, от паха до коленок, от коленок до паха. — Хватит с тебя, а то завтра совсем занеможешь.

Дарья, не вставая, одернула платье, сказала игриво:

— Ну вот и полечилась, помолодела чуток… Эх, бабоньки, бабоньки, — горячо вдруг выдохнула она, — где наши двадцать годочков? Вернуть бы их, побежать на гулянки! Вечер-то сегодня какой… не больно душный. Иной раз позавидуешь девчонкам, все у них впереди.

— Да-а, — улыбнувшись чему-то, поддержала Евгения. — Они давечь как выгнали?.. Скоро их ждать? — спросила она Кислицину.

— Да выгнали они вроде как раз… как посвежело немного. А вот днем опять не допасли, одна прибежала скотинешка… Ленка уж потом за ней заявилась.

— А моя? — встревожилась Дарья. — Моей небось и горя мало… скотину еще ловить.

— А твоей я сегодня вообще не видела.

— Как не видела?.. Лейка, что ли, вечером одна выгнала?

— Не знаю, не углядела… Но днем ее не видно, не слышно было.

— Весь день, наверное, в сарае провалялась, чертовка! — заключила Дарья.

В это время, когда на крыльце зашел разговор о девчонках, дверь сарая Шумиловых тихонько приотворилась, в образовавшуюся узкую щель осторожно протиснулась Жанка и задворками, задворками, где бегом, где ползком, прокралась в конец деревни.

Сегодня она действительно весь день пролежала на сеновале, не хотелось ничего делать, не хотелось никого видеть. Даже книгу дочитывать не было охоты. Валялась, бездумно смотрела в крышу сарая, пронзенную во все щелки и дырки от гвоздей острыми лучиками солнца. Только в полдень она слезла на недолго, перекусила, попила молока в чулане, прибралась немного в избе после бросившей все матери — и снова на сеновал. Мучительно долго проходил для нее — час за часом — этот день. Слушала деревню, слышала, как приехал и снова уехал под вечер Назар в луга, как Ленка, тоже под вечер, выпустила и погнала пасти скотину. Жанку не крикнула, не искала. Ну и пусть дуется, больно нужно.