Крайняя мера

«Но искушение было очень сильным. Форман дал флакон с ядом, который и сейчас лежит в сумке. Я совсем было собрался налить вина в кубок, который мы принесли в корзине, и неуловимым движением руки подсыпать туда яд. Я желал этому человеку мучительной смерти за все, что он натворил. Сам не знаю, что вдруг меня остановило».

— Так яда не было? — недоверчиво спросил Манион, принявший игру Грэшема за чистую монету, настолько убедительной она была.

— В вине яда не было, но во второй флакон Форман налил зелья, которое, по его заверениям, вывернет старине Тому кишки наизнанку, и он запомнит нашу встречу до конца своей подлой жизни.

Маниона сразил приступ хохота, сотрясший все его могучее тело. Чтобы устоять на ногах, ему даже пришлось ухватиться за один из подгнивших деревянных столбов возле пристани.

— Налив ему дозу снадобья, я всего лишь выполнил гражданский долг. Любая перемена приносит такие же мир и покой, как неизменность и постоянство. Очень скоро люди, присматривающие за Фелиппесом, почувствуют новый вид зловония и смогут сравнить его с тем, что исходит из сточной канавы!

С чувством облегчения Грэшем рассмеялся вместе с Манионом. Теперь он знал своего противника, и для этого не пришлось ломать голову.

Когда мужчины вернулись домой, Джейн уже проснулась, но действие снотворного еще не прошло. Девушка сидела в задней комнате, выходившей окнами на реку. Осунувшаяся и усталая, она, несмотря на жаркий летний день, куталась в одеяло.

Грэшем повел себя нарочито резко и бесцеремонно.

— Кажется, я знаю, почему прошлой ночью нас попытались убить на реке.

Джейн устремила на него безжизненный взгляд.

— Очнись, — сказал Генри уже более мягким тоном. — Проснись или поддайся своему настроению. Даже когда ты была маленькой девочкой и жила в вонючей деревне, твой дух оставался несломленным. Мне самому никогда не удавалось его сломить. А теперь выбирай. Неужели ты хочешь, чтобы негодяй, собиравшийся отнять твою жизнь, отравлял ее до конца дней из могилы?

Во взгляде девушки вспыхнул слабый огонек, словно тлеющие угольки, оставленные на ночь в камине.

— Это было…

Грэшем увидел, что она снова готова разрыдаться, и заговорил зло и резко:

— Да, случилось то, что случилось, и ничего нельзя изменить. Либо позволь себя уничтожить, либо выйди победительницей. Третьего не дано.

Джейн сделала то, чего ждал от нее Грэшем. Вместо того чтобы разразиться рыданиями, девушка с криком набросилась на него:

— Как ты можешь оставаться спокойным и так легко смыть кровь со своих рук?! Как можно забыть такое?! Ведь это были люди, а не животные! Господи, все шло так хорошо, а потом неизвестно откуда появился весь этот ужас, и я… мне пришлось…

— Тебе пришлось убить! — теперь уже кричал Грэшем. — Слышишь меня? Ты должна была убить этого негодяя! Ты вообразила, что Всевышний явится в забытый им самим мир и избавит тебя от мерзостей, которых в жизни в избытке? Очнись, женщина! — Он пододвинулся поближе, опустился на колени и прошептал ей в самое ухо: — И никогда не говори, что я забыл. У тебя нет на это права. Я помню все, что со мной случилось, но я научился хоронить воспоминания.

Грэшем знал, что одержал победу, и понимал, что полюбил эту женщину за мужество, независимый нрав и стойкость. Джейн опустила голову и сидела так несколько мгновений, а потом взглянула на Генри. На ее лице не появилось ни одной морщинки, а на голове — ни одного седого волоска, и все же она стала на несколько лет старше, хотя внешне это оставалось незаметным. Джейн уже никогда не будет прежней, но станет сильнее и приспособится выживать в этом мире. Грэшем не знал, чего стоила любимой женщине победа над собой, но цена выживания всегда высока.

— Прости, — прошептала Джейн, слегка хлюпая носом, что делало ее такой трогательной и беззащитной. — Я была поглощена собственным горем. Ты прав. Помнишь, как много лет назад я сидела на твоей лошади, укутавшись в роскошный плащ, которым ты прикрыл мое грязное тряпье?

— Что я должен помнить? — смущенно спросил Грэшем.