Кракен

Одна пастораль восемнадцатого века с гигантским спрутом — огромное театрально-напыщенное изображение молодого архитевтиса, резвящегося в пене неподалеку от берега, откуда на него взирают рыбаки. Рядом что-то полуабстрактное — переплетение трубковидных коричневых зубцов, гнездо из клиньев.

— Это Жорж Брак, — сказал кто-то у него за спиной. — Что вам снилось?

Билли обернулся и увидел Дейна со скрещенными на груди руками. А впереди него стоял тот, кто говорил. Это был священник: за шестьдесят, седоволосый, с тщательно постриженными усами и бородкой. В точности такой, каким представляют священника. На нем была длинная черная мантия с высоким белым воротником. Старость мало коснулась его. Руки его были стиснуты за спиной; на шее висела цепочка со спрутом. Все трое застыли в полнейшей тишине подземного зала, уставившись друг на друга.

— Вы меня отравили, — заявил Билли.

— Тише, тише, — сказал священник.

Билли смотрел на него, держась за стул.

— Вы отравили меня, — повторил он.

— Вы здесь, не так ли?

— Зачем? — спросил Билли. — Почему я здесь? Что происходит? Вы обязаны… дать мне объяснение.

— В самом деле, — согласился священник. — А вы обязаны нам жизнью. — Его улыбка обезоруживала. — Значит, и вы, и мы в долгу друг у друга. Послушайте, я знаю, вы хотите знать, что произошло. А мы хотим это объяснить. Поверьте, вам необходимо понять.

Он старался говорить нейтрально, но легкий эссекский акцент все же чувствовался.

— Вы скажете мне наконец, что все это такое? — Билли посмотрел вокруг в поисках выходов. — От Дейна вчера я добился только…

— То был трудный день, — перебил его священник. — Надеюсь, вы чувствуете себя лучше. Как вам спалось?

Он потер руки.

— Что вы мне подмешали?

— Сепию. Разумеется.

— Чушь! Чернила головоногих не вызывают видений. Это была кислота или что-то вроде…

— Это была сепия, — сказал священник. — Что вы видели? Если были видения, значит, она подействовала. Простите за такое, немного грубое, погружение. У нас действительно не оставалось выбора. Время работает против нас.

— Но зачем?

— Затем, что вы должны знать. — Свои слова он подкрепил пристальным взглядом. — Вам надо видеть. Понимать, что происходит. Мы не насылали на вас никаких видений, Билли. Все шло изнутри, от вас самого. Вам дано видеть вещи яснее, чем кому-либо другому. — Он подошел ближе к картине. — Это, как я говорил, Брак. Тысяча девятьсот восьмой год. Бертран Юбер, единственный за всю нашу историю французский тевтекс, взял его с собой в море. Четыре дня пробыли они в Бискайском заливе. Юбер исполнил особый ритуал, о котором мы, к сожалению, больше не располагаем подробными сведениями, и вызвал наверх маленького бога. Должно быть, Юбер был очень силен. Он был единственным, кроме Стенструпа, кто мог привлечь наверх нечто большее, чем образы. Молодняк. И этот божок ждал, пока Брак, вне себя от восторга и, видимо, чуть не падая за борт, делал наброски. А потом стал погружаться, махая охотничьей рукой, по выражению Брака, «exactement comme un garçon qui dit “au revoir” aux amis»[16].— Он улыбнулся. — Глупый малый. Ни малейшего понятия. Это было «comme» нечто иное. Звучит странно, но он говорил, что именно спиральность того, что предстало его глазам, заставила его мыслить углами. И что никакие кривые не могут изобразить виденные им извивы.

Итак, кубизм родился из неспособности художника. Билли перешел к другой картине, более традиционной — тучный, сплющенный гигантский спрут разлагался на каменной плите, окруженной ногами в болотных сапогах. Быстрые, размашистые удары кистью.

— Зачем вы меня одурманили?

— Это Ренуар. А вон там — Констебл. Достенструповская — так мы называем чернильную эпоху. Она длилась, пока мы не вырвались из облака сепии.

Внезапно Билли стал различать работы Мане, Пиранези, Бэкона, Брейгеля, Кало. Такое ощущение.

— Меня зовут Мур, — сообщил священник. — Я очень сожалею о том, что случилось с вашим другом. От души желал бы, чтобы мы это предотвратили.

— Я даже не знаю, что случилось, — сказал Билли. — Не могу сказать, что это за тип…

Он гулко сглотнул в тишине. Мур прочистил горло. За стеклом в тяжелой раме виднелась гладкая поверхность: сланцевая плита. Коричневато-серый камень площадью где-то в два квадратных фута. Мягкие телесные изгибы, изображенные углем и краской, наподобие пятен засохшей крови, складывались в контур торпеды, в конклав спиральных кнутов, в круглый черный глаз. За всем этим наблюдали люди — едва обозначенные фигуры.

— Это из пещеры Шове[17],— пояснил Мур. — Возраст — тридцать пять тысяч лет.

Угольный глаз спрута взирал на них через эпохи. При взгляде на изображение, созданное еще до античной эпохи, у Билли кружилась голова. Не предназначалось ли оно для созерцания в свете костра? Женщины и мужчины палочками и ловкими пальцами, вымазанными сажей, рисуют того, кто посетил их у моря, где край земли. Того, кто воздел множество рук в глубоководном приветствии, пока они махали ему с прибрежных скал.