Кракен

— Вы имеете в виду, необычно необычного? Необычного для гигантского спрута? — Он обескураженно покачал головой. — Откуда мне знать? — Он пожал плечами. — Это вы мне скажите. Я же не из этих ваших пророков.

Фррр! Что-то пронеслось по комнате. Все выглядели оробевшими. «Что такое?.. — подумал Билли. — В чем дело?.. Ох!»

Конечно же,он из этих — их пророков.

— Черт возьми! — сказал Билли, сгорбился, прислонившись к книжной полке, и закрыл глаза.

Вот почему они нагнали на него сновидения. Это не были просто чьи-то сны: их следовало прочесть. Билли посмотрел на книги, на учебники, близкие к тем видениям. Он, подобно Варди, попытался как-то истолковать истории об избранных. Эти верующие, вероятно, смотрели на специалистов по головоногим как на несведущих святых, чьи видения непонятны даже для них самих, а потому чище, ибо в них не присутствует эго. А он? Билли прикасался к телу Бога, сохранял его, консервировал, спасая от времени, вводил его в Anno Teuthis [23]. Госс и Тату заставили и его самого пострадать за Бога. Вот почему эта секта его защищала. Билли не был просто святым. Он был хранителем. Иоанном Крестителем гигантского спрута. А робость кракенистов была следствием благоговения, священного трепета.

— Господи, только не это, — сказал он.

Спрутопочитатели не сводили с него глаз, пытаясь найти этой вспышке какое-то истолкование.

Любое мгновение, именуемое «сейчас», всегда полно возможностей. Во времена преобладания всяческих «может быть» особо чувствительным лондонцам порой приходилось лежать в темноте. Некоторые страдали, переев апокалипсиса, — тошнота от конца, как они говорили. А в моменты противостояния планет и рождения уродов, в астрологически опасные дни, подверженные этому люди стонали, исходя рвотой, — побочные эффекты откровений, в которые они не верили.

В те дни наблюдались самые непредсказуемые колебания. С одной стороны, подобные приступы делались реже. Много лет приносимые в жертву ради кого-то, также приносимого в жертву, страдающие тошнотой от конца теперь могли вздохнуть как никогда свободно. Но причина этого заключалась в том, что сам дурман незакрытой вселенной, всегда игравший дьявольские шутки с их внутренним слухом, куда-то уходил. И что-то шло ему на смену. Продвигаясь подо всеми этими «может быть», все быстрее приближалось что-то плохо различимое, но простое и совершенно окончательное.

Что же за недомогание приходило на смену всем прочим? — недоумевали люди с повышенной чувствительностью. Что это за новое неудобство, новый болезненный холод? Да, верно, начинали осознавать они. Страх.

Животные тоже были испуганы. Крысы ушли в норы. Чайки вернулись к морю. Лондонские лисы спаривались во внезапном гормональном буйстве, и адреналин делал их отличной добычей для тайных городских охотников. Большинство лондонцев пока что лишь заметили, что голуби начали гадить сверх всякой меры — наслоения птичьего помета, зловещего гуано. Все витрины быстро покрылись им. В Челси Андерс Хупер уставился снаружи на свою лавку «Сделай по-японски!» и с отвращением потряс головой. С легким «дзинь!» дверь открылась. Вошли Госс и Сабби.

— Бертран! — воскликнул Госс и дружески помахал Андерсу рукой; Сабби пристально смотрел на хозяина. — Ты так меня разволновал, что у меня появился еще один вопросик!

Андерс попятился, нащупал в кармане мобильный телефон. «Вы позвоните нам, если они опять появятся, верно?» — сказал ему Бэрон и вручил свою карточку — только где она сейчас? Андерс вжался в стену. Госс облокотился на прилавок.

— Так вот, — сказал Госс. — Вот мы: я, Сабби и — ну да, всемы. Ты понимаешь. Конечно понимаешь, ты, проклятый математишка, а? Ну а вопрос вот какой: что такое кожа да кости?

Он улыбнулся и выпустил сигаретный дым, хотя ничем не затягивался.

— Я не понимаю, — сказал Андерс, пытаясь нащупать на телефоне кнопку девять.

— Ну конечно, — сказал Госс.

Сабби прошел под откидной частью прилавка, встал рядом с Андерсом, тронул его за руку, дернул за рукав. Андерс не смог набрать номер. Он попробовал сделать это снова.

— Я не мог быть покладистей, — сказал Госс. У него это прозвучало как «покладь-стий». — Я не могбыть покладистей. Дело было в жокейском клубе, и нам надо было привести в чувство сонного седельщика. Вообрази, как я удивился, когда услышал свое имя! А? Все к лучшему. — Он постучал себя по носу и подмигнул. — От сыскарей, а? Мое имя! Мое имя, можешь ты хоть что-нибудь объяснить?

Андерс почувствовал, что его живот словно наполняется холодной водой.

— Погодите.

— Это ты разболтал мое погоняло? Я прав или нет? Теперь все они обо мне расспрашивают! — Госс рассмеялся. — Как-то это погано. Назвать мое имя. Назвать мое имя. Это ты сделал.

— Да нет же. Я даже не знаю, как вас зовут.