Крах атамана

Бойцов непонимающе уставился на Сметанина.

– Что смотришь? Ей-богу, не пойму… Просто устал я, Иваныч, так жить, – обвел он глазами убогую кухню. – При всей этой чехарде… Ведь, почитай, уже пять лет ей стукнуло! Что я был в старой полиции, в старом сыске? А был я человеком! И получал не гроши, а достойное жалованье! Что осталось теперь? Кто я есть? Нищета, голь перекатная… А иной, Иван, за раз к торговцу опием несет твою или мою месячную получку. Посмотри вокруг! Сколь сытых, для которых срубить деньгу, да такую, что ты и за год не увидишь, – пара пустяков! И развеять по ветру! А придет им в голову поделиться? Смешно? Не смешно. А почему только им всё это? Я что, прокаженным родился?! Надоело… Выть хочется. Устал я, Иван… Кабы не это…

Сметанин тяжело опустил лысеющую голову.

– Кончился, Иван, сыскарь… Помнишь, как говорил-поучал, мол, последнее это дело – из подозреваемых признания выколачивать? А сам-то, ишь… Чтобы правду скрыть… Бил… Кончился я, Иван! Уходи… Сочувствия не хочу, да и недостоин. Уходи, не трави душу!.. И дай тебе Бог, как я, от нищеты не сломаться…

Бойцову было жалко Сметанина. Но и оправдания ему найти не мог. На общем фоне нищенским довольствие сотрудников милиции назвать было нельзя. Получали денежное содержание госслужащего, рабочий паек, обмундирование.

Понятное дело, для многодетной семьи, как у Бойцова, это капля в море, но все равно уже не бедствовали так, как до его устройства на службу. Шестеро ртов накормить – дело нешуточное, кому как не ему, Бойцову, известное. Перед Сметаниным такой проблемы не стояло, поэтому и заботой о домочадцах объяснить его преступное самоуправство было невозможно. Да и может ли это быть оправданием? Неправедно нажитое, преступлением добытое отнять у преступника и в собственный карман затолкать – такое же точно преступление, как ни оправдывай. Робингудство только снаружи лаковую оболочку имеет, а по сути – было и есть насилие, самоуправство и произвол. И как любая вседозволенность – кружит голову, туманит, превращая «благородного» разбойника в разбойника обыкновенного. Да и кто это выдумал, про благородного разбойника?..

Не мог, как Сметанин, Бойцов разделить тех, кого они призваны защищать от преступников, на чистых и нечистых. Не получалось. Где эта грань? И что же, если узнал бы, что перед тобой преступник, набивший мошну на темных делишках, так грабь в отместку, для некой собственной своей справедливости? А не выходит ли в тех случаях, когда представитель закона действует преступными методами, обратное? Иной правонарушитель – погрози ему закон только пальцем – уже сворачивает с грязной дорожки, а иной, еще и не завязший в преступной трясине, под воздействием нечистого на руку служителя закона, становится еще более ярым врагом существующих порядков.

Оборотень, переступивший черту закона, теперь уже бывший его страж, словно выписывает еще сомневающемуся в избранном уголовном пути преступнику индульгенцию на будущее – иди, грабь, убивай! Что это, как не потеря ориентации в обществе? Насколько его усугубляют оборотни? Неважно, какие и в чем, – в мантии судьи, в милицейской форме, в маске депутатствующего политика. Разнятся, разве что, только масштабы последствий – ориентацию теряет целое общество или индивид…

Бойцов не знал, что именно в эти же дни, оглушившие его историей со Сметаниным, милицейскому начальству пришлось разбираться еще с парочкой упившихся властью сотрудников, которые фактически сломали жизнь молодому парню, столкнули его на преступную дорожку.

2

В середине декабря минувшего года, несчастливого тринадцатого числа, угрозыском были арестованы шестнадцатилетние Федор Кислов и его троюродный брат Илья Бедкин.

Попались они на краже коров у бурят. Разделать на мясо похищенную скотину не успели – оказались в кутузке. Вышли из нее лишь через два месяца.

В общем-то, отнеслись к ним по малолетству снисходительно.

Но тюрьма оставила на хлопцах свой неизгладимый след. В прямом и переносном смысле. На руках и на теле засинели уродливые татуировки, разве что у Федора одна забавная: на ягодице, возле копчика были изображены кошка с мышкой. Смешно в бане смотреть на это художество – при ходьбе получалось, будто кошка так и норовит поймать мышку.

Жил Федор с отцом, Иваном Яковлевичем Кисловым, на Малом острове по Вокзальной улице, в доме Кирзана. Глава семьи состоял в гражданском браке с тридцатидевятилетней Гликерией Федоровной Скляровой. Вместе с ними жили сироты – братья Бедкины. Одногодок Федора Илья и девятилетний Коля.

Все началось с того, что три года назад отец привел в дом мачеху. Невзлюбил ее Федор, а весь свой протест стал выражать уходами из дома, ночевками у родственников в поселке противочумной станции, в Гавани у госконюшни. Связался сам и втянул в знакомство со шпаной Илью. Вскоре это привело к пакостному случаю.

В середине августа 1921 года шпанистые приятели притащили откуда-то бутылку китайского спирта. Компания отправилась на берег Читинки, залезая по дороге в китайские огороды за огурцами и луком.