Крах лицедея

— У меня пока мало исходного материала, чтобы сказать о них что-то конкретно… Антонио Виллари несчастный человек. Нацумэ Ямасаки слишком скрытный. Галиндо, с которым я приехал на юг, вроде бы, наоборот, открытый и веселый, но я не знаю, что стоит за его общительностью. Мачадо злопамятен, Тургут Шекер с его бурным прошлым — тоже довольно «темная лошадка»… В общем, с каждым из них мне нужно поговорить, прежде чем составить объективное мнение.

— Поговорите, — согласилась она, — и учтите, что один из ювелиров может быть совсем не тем человеком, за которого мы его принимаем.

— Вчера мы уже об этом говорили. У вас есть данные на типа, которого вы ищете?

— Конечно, есть. Но он мог сделать пластическую операцию, и у нас нет никакой гарантии, что он приедет сюда со своим прежним лицом.

— Рост, — возразил Дронго, — он мог изменить внешность, но не мог поменять рост. Какой у него рост?

— Судя по нашим данным, чуть выше среднего. Во всяком случае, вы и высокий Тургут Шекер можете быть вне подозрения.

— Тогда Мачадо тоже отпадает, ведь не отрезал же он себе ноги, — пошутил Дронго.

— Да, — согласилась она, улыбаясь. — И кто же остается?

— Галиндо и Ямасаки. А кроме того, Карраско, Бернардо и Антонио.

— Антонио слишком молод, — возразила она, — а Карраско достаточно известен. Что касается Бернардо, то его многие полицейские знают в лицо. Тогда только двое. И то при условии, что наш подопечный все же рискнул появиться в этом отеле. Вполне вероятно, что его здесь нет. А на вчерашнее преступление решился кто-то из ювелиров.

— Все может быть, — согласился Дронго. — Как хорошо, что у меня не его рост, иначе вы бы и мне не доверяли.

— Я бы доверяла вам в любом случае, — улыбнулась она, — будь вы даже ростом с Мачадо.

— Приятно слышать. Значит, мне нужно побеседовать еще раз с Галиндо и попытаться разговорить Ямасаки. Хотя, по-моему, легче разговорить какой-нибудь памятник. Японцы — непостижимые мастера спортивных единоборств и разговоров. Их невозможно ухватить, они постоянно ускользают от вас. Наверное, в Токио я бы не сумел жить.

— Вы забыли упомянуть сеньору Ремедиос, — напомнила Петкова, — или она вне подозрений?

— В таком случае нужно предположить, что ваш преступник не только сильно укоротил рост, но и поменял пол, — пошутил Дронго, — или вы считаете, что я должен подозревать даже женщин и детей?

Она улыбнулась.

— Хотите, я вас удивлю? — вдруг спросила она. — Конечно. Я люблю неожиданности. — Сеньора Ремедиос Очоа в молодости занималась спортом. Она была гимнасткой. Вот откуда у нее такая фигура и высоко поднятая голова.

— И сильные руки? — задумчиво произнес Дронго.

— Да, — согласилась Ирина, глядя ему в глаза, — у нее должны быть очень сильные руки, несмотря на ее рост. Она вполне могла удержать даже такого толстяка, как Исаак Рочберг, если вы подумали об этом. Поэтому никого нельзя исключать.

— Теперь я понял. Мне нужно подозревать и мужчин и женщин.

— Мы же исходим из того, что преступник, которого ищет Интерпол, мог не появиться здесь. Или действовать через своих сообщников…

— Нет, — возразил Дронго, — преступник такого класса вряд ли стал бы действовать через помощников. Откуда он родом?

— Из бывшего Советского Союза. Из Молдавии.

— Значит, мы бывшие соотечественники. Все время забываю у вас спросить, а вы сами говорите по-русски?

— Конечно, — удивилась она его вопросу, — болгарский и русский очень похожи. Так что, кроме английского, французского и испанского, я знаю также русский. И еще я неплохо понимаю сербов, украинцев, белорусов.

— Вы прямо полиглот, — сказал он, переходя на русский язык, — откуда вы родом? Из какого места Болгарии?

— Из Бургаса. Это на самом юге. Рядом с известными на всю Европу курортами. Недалеко от границы с Турцией.

— Красивые места, — согласился Дронго. — И вас сразу послали в Интерпол. Прямо после окончания института?

— Университета, — поправила она, — я закончила юридический факультет университета и успела несколько лет проработать в нашей прокуратуре. И только затем меня отправили в Интерпол. В основном за знание языков. У меня бабушка француженка, и я знала французский, как болгарский. К тому же по русскому у меня всегда были только пятерки. И я немного владела английским. А уже попав во Францию, я выучила испанский.

— И вы остались в Париже, — улыбнулся он.

— В Болгарии тогда было очень сложно, — напомнила она слегка изменившимся тоном, — невероятная инфляция, дефицит продуктов. Страна стояла на грани разорения. В начале девяностых мне повезло, что я вырвалась во Францию. Я даже помогала первое время своей семье и брату, которые остались в Бургасе, выкраивая из своего стажерского оклада. Тогда и десять долларов считались в Болгарии большими деньгами. А на сто долларов, которые я посылала, жили несколько человек. Со временем дела у них наладились. А я постепенно начала расти по службе. Сейчас у меня большой оклад. Раз в двадцать больше, чем я получала, когда работала стажером.

— И вы живете одна?