Крах нацистской империи

Чемберлен прекрасно понимал, как явствует из секретных бумаг, что будет иметь проблемы внутри собственной страны, которая переживала критический момент, что в такой ситуации его правительство может быть лишено доверия.

Покинув палату общин, он немедля позвонил Даладье. Известно время звонка — 9.50 вечера. Кадоган, который тоже слушал разговор, сделал его запись.

Чемберлен: Положение очень серьезное… Только что в палате все яростно выражали свой гнев… Если Франция будет настаивать на 48-часовом ультиматуме, срок действия которого начнется с завтрашнего полудня, правительство не сможет справиться с ситуацией.

Премьер-министр сказал, что он прекрасно понимает, что именно Франции предстоит принять на себя главный удар Германии. Но он полагает, что сегодня же вечером необходимо принять какое-то решение.

Он предложил компромисс… Ультиматум, действие которого начнется в 8 утра и истечет к полудню…

Даладье ответил, что пока английские бомбардировщики не будут готовы немедленно вступить в бой, для французов лучше, если это возможно, отсрочить нападение на немецкие армии на несколько часов.

Менее чем через час, в 10.30 вечера, Галифакс позвонил Бонне. Он убеждал французов принять предложение Англии, то есть предъявить Германии в 8 часов 3 сентября ультиматум, срок которого будет истекать к полудню того же дня. Министр иностранных дел Франции не соглашался с английским предложением, он протестовал, заявляя, что столь поспешные действия произведут «удручающее впечатление».

Он требовал от Лондона выждать хотя бы до полудня, прежде чем предъявлять Германии ультиматум.

Галифакс: Правительство его величества не может дожидаться указанного вами часа… Сомнительно, чтобы (английское) правительство смогло сохранить свои позиции.

Палата общин должна была собраться в воскресенье 3 сентября, в полдень. Чемберлену и Галифаксу после того, что произошло на предыдущем заседании, было ясно: чтобы кабинет остался у власти, необходимо дать палате ответ на поставленный ею вопрос. В 2 часа ночи французский посол в Лондоне Корбэн предупредил Бонне, что кабинет Чемберлена может быть низложен, если не даст парламенту конкретного ответа. Заканчивая разговор с Бонне, Галифакс заявил, что Англия предлагает действовать «на свой страх и риск».

Телеграмма Галифакса Гендерсону прибыла в Берлин в 4 утра[10]. В заявлении, которое он должен был сделать правительству Германии в 9 утра в воскресенье 3 сентября, упоминалось о британской ноте от 1 сентября, в которой Великобритания заявляла о своей готовности выполнить обязательства, данные Польше, если немецкие войска не будут быстро выведены оттуда.

«Хотя это сообщение было сделано более чем 24 часа назад, — говорилось далее, — на него не получено никакого ответа, более того, удары немецких войск в Польше продолжались и становились все более интенсивными. Имею честь сообщить вам, что если до 11 утра по британскому летнему времени сегодня, 3 сентября, правительство Германии не представит удовлетворительных гарантий правительству его величества в Лондоне, два государства будут находиться в состоянии войны, начиная с указанного выше времени» [11].

В предрассветные часы Гендерсону нелегко было связаться с Вильгельмштрассе. Ему сказали, что в 9 утра Риббентроп не сможет его принять, однако посол может оставить свое заявление официальному переводчику д-ру Шмидту.

В тот исторический день д-р Шмидт проспал. Когда он в спешке подъезжал на такси к министерству иностранных дел, то увидел, как британский посол уже поднимается по ступенькам. Вбежав через боковой вход, Шмидт умудрился ворваться в приемную Риббентропа как раз в тот момент, когда часы били девять, и принять Гендерсона минута в минуту. «Он вошел с очень серьезным видом, — вспоминал позднее Шмидт, — пожал мне руку, но отказался сесть, когда я ему предложил. Он так и стоял с торжественным видом посреди комнаты». Посол зачитал вслух британский ультиматум, вручил его копию Шмидту, попрощался и ушел.

Официальный переводчик поспешил с документом на Вильгельмштрассе. В приемной фюрера он застал многих членов кабинета, а также некоторых высших партийных деятелей, которые в тревоге ждали новостей.