Крах проклятого Ига. Русь против Орды

В летнюю пору в монастырском хозяйстве работы было невпроворот, рабочих рук постоянно не хватало. Среди иноков половина были немощные старцы, у которых уже не было сил, чтобы браться за пилу, топор и заступ. По этой причине большая часть всех тяжелых работ ложилась на плечи тех монахов и послушников, кто еще не утратил телесной крепости. На Пересвета и Ослябю, как правило, возлагались обязанности по заготовке бревен и дров. Троице-Сергиев монастырь год от года расширялся, так как число его обитателей постоянно увеличивалось. К старым избушкам-кельям каждое лето пристраивались новые. С увеличением количества едоков приходилось расширять и монастырский огород. Высокий частокол, поставленный вокруг монастыря, приходилось постоянно отодвигать в сторону леса, у которого монахи отвоевывали по клочку землю под посевы.

При заготовке дров и бревен иноки Сергиевой обители преследовали еще одну важную цель, а именно – они прокладывали через лес две просеки. Одна просека вела к реке Воре и дальше к дороге на Москву, другая тянулась через чащу к селу Косариха, откуда начинался торный путь к Переяславлю-Залесскому. Дрова и бревна монахи свозили на Маковец, используя тягловую силу двух лошадей, имеющихся в монастырской конюшне.

День в монастыре начинался с рассветом. Первым вставал монах-будильщик. Он шел к келье игумена или того инока, кто его замещал, и, стоя под оконцем, громко произносил: «Благослови и помолись за меня, святой отец». Услышав в ответ из кельи: «Бог спасет тебя!», монах-будильщик ударял в железное било, таким образом пробуждая ото сна всех обитателей монастыря. Затем пономарь поднимался на звонницу и ударял в колокол, призывая монахов и послушников в церковь на утреннюю молитву.

Вступление в храм совершалось в строго определенном порядке. Все братья выстраивались в шеренгу на паперти. Священники и дьяконы становились впереди. Иерей, которому надлежало совершать в этот день службу, входил в храм первым. Перед ним шествовал чтец с горящей свечой.

Во время богослужения каждый монах стоял на своем месте. Игумену полагалось находиться в первом ряду справа, келарю – слева. Перед царскими вратами стояли монахи-священники, по сторонам – иеродьяконы.

Случалось, что во время утреннего бдения иноки начинали перешептываться, переминаться с ноги на ногу и даже дремать. Благочиние немедленно восстанавливали два инока-надзирателя, стоявшие справа и слева от толпы. Братья, которым надлежало отправиться куда-либо по делам, могли уходить из церкви до окончания службы. Все прочие стояли неподвижно до конца литургии.

Когда раздавались три удара в железное било, тогда монахи с пением псалмов выходили из храма. Путь их лежал в трапезную.

Обычно иноки имели две ежедневные трапезы – обед и ужин. Во время Великого поста допускалась лишь одна трапеза. Обед состоял из супа и каши. На ужин подавали опять же кашу с хлебом. По праздникам монахи угощались медом, ягодным киселем и пирогами. Летом на монастырском столе появлялись овощи, фрукты, грибы и ягоды. В определенные дни на трапезе допускалась вареная, соленая и копченая рыба.

В трапезной иноки занимали места за столом в соответствии со своим положением в обители. Послушники сидели отдельно от монахов, а те в свою очередь сидели отдельно от священников и дьяконов.

Сама трапеза была особого рода ритуалом. После краткой молитвы первым начинал вкушать пищу игумен либо замещающее его лицо, и только после этого – остальные иноки. Кутник, обходя всех, наполнял чаши яблочной или медовой сытой. С первой чашей все подходили к старшему за столом за благословением. Во время трапезы один из братьев читал вслух жития святых. Разговоры за столом строго воспрещались.

Остатки трапезы – яйца, куски хлеба, яблоки, рыбу – собирали и выносили за ворота, где все это раздавалось нищим.

После обеда в храме совершалась дневная литургия – вечерня. После ужина следовало новое богослужение – повечерие.

…Подходя к воротам с корзиной в руке, Пересвет спросил у привратника, много ли нищих пришло к монастырю в это утро.

– Топчется там несколько человек, – зевая, ответил бородатый монах, кивнув на высокие створы дощатых ворот. – Глянь сам.

Сняв дубовый запор, Пересвет вышел за ворота. К нему тотчас устремились с протянутыми руками шесть или семь оборванцев с палками и котомками через плечо. Пересвет торопливо рассовал в их грязные жадные руки пучки укропа, хлебные корки, стручки гороха и куски сушеной рыбы…

Неожиданно кто-то потянул Пересвета за рукав рясы. Его ушей коснулся негромкий мягкий голосок:

– Вестником я к тебе прибыл, молодец. Спешил так, ажно ног под собой не чую!

– Прошка! – обрадовался Пересвет, схватив юродивого за костлявые плечи. – Рад тебе несказанно! Ты от зазнобы моей?

– Нет, молодец, – печально потупился Прошка, – меня отправила к тебе Авдотья Микулична. С недоброй вестью она меня отправила, уж не обессудь.

Пересвет растерянно разжал пальцы, глядя на темное от загара лицо юродивого, на его выцветшие от зноя льняные волосы, повязанные красной тряпкой.