Крах СССР

Советское обществоведение, которое в методологическом плане было ближе к натурфилософии, чем к науке, потерпело полное фиаско. Оно не смогло адекватно описать «анатомию и физиологию» советского общества, не смогло предвидеть катастрофического системного кризиса конца XX в. и даже легитимировало разрушительные действия 1990-х гг. Эта беспомощность была такой неожиданной, что многие видели в ней злой умысел, даже обман и предательство. Конечно, был и умысел — против СССР велась холодная война, геополитический противник ставил целью уничтожение СССР и всеми средствами способствовал нашему кризису. Но наш предмет — то общее непонимание происходящих процессов, которое парализовало защитные силы советского государственного и общественного организма.

Описание СССР, которое с конца 70-х годов XX в. составлялось элитой отечественного обществоведения, было «энциклопедией страны Тлён»[56]. Описание это становилось год от году все более мрачным, к 1985 г. слившись с образом «империи зла», сфабрикованным идеологами администрации Р. Рейгана. Провал нашего обществоведения выразился прежде всего в уходе от осмысления фундаментальных вопросов. Их как будто и не существовало, в момент быстрого развития кризиса не было никакой возможности поставить их на обсуждение. Из рассуждений была исключена категория выбора. Говорили не о том, «куда и зачем двигаться», а «каким транспортом» и «с какой скоростью». Иррациональным был уже сам тоталитарный лозунг перестройки «иного не дано!», исключающий из анализа саму категорию альтернатив. А ведь так назывался сборник программных статей верхушки сообщества гуманитариев и социологов.

Фраза Ю. Андропова о «незнании общества» была сигналом бедствия. В тот момент в СССР было 163 тыс. научных работников в сфере общественной науки. Если они не могли обеспечить государство и общество достоверным знанием, значит, их методологическая база была принципиально неадекватна объекту изучения — советскому обществу и его основным системам.

Исторический материализм стал методологическим фильтром, искажающим реальность. Фатализм истмата был когда-то полезен трудящимся как заменитель религиозной веры в правоту их дела, но в советское время положение изменилось принципиально. Теперь требовался не «заменитель религиозной веры», а достоверное знание. Фатализм стал, как выражался А. Грамши, «причиной пассивности, дурацкого самодовольства».

И Грамши записал в «Тюремных тетрадях» такое замечание:

«Что касается исторической роли, которую сыграла фаталистическая концепция философии практики [исторический материализм], то можно было бы воздать ей заупокойную хвалу, отметив ее полезность для определенного исторического периода, но именно поэтому утверждая необходимость похоронить ее со всеми почестями, подобающими случаю» [48].

Эти похороны не состоялись, и сегодня истмат лишь «вывернут» в фундаментализм механистического неолиберализма[57].

Нельзя проходить мимо такого важного явления, как антисоветский марксизм 60–80-х годов XX в. на Западе и в СССР, Он сыграл исключительно важную роль в мировоззренческом кризисе советского общества. Вот когорта виднейших советских интеллектуалов, которые в 1950-е гг. вместе учились на философском факультете МГУ, — М. Мамардашвили, А. Зиновьев, Б. Грушин, Г. Щедровицкий, Ю, Левада. Теперь о них пишут: «Общим для талантливых молодых философов была смелая цель— вернуться к подлинному Марксу».

Так, они вместо изучения реального общества своей страны с целью его укрепления вернулись к Марксу, в Англию XIX в. Что же могла обнаружить у «подлинного Маркса» эта талантливая верхушка советских философов для понимания СССР второй половины XX в.? Жесткий евроцентризм, крайнюю русофобию и отрицание «грубого уравнительного коммунизма» как реакционного выкидыша цивилизации, тупиковой ветви исторического развития. Все это в период сталинской «вульгаризации марксизма» было «спрятано» от внимания широкой публики— а теперь «талантливые молодые философы» это раскопали и, занимая важные позиции в партийной печати, заложили в ее подтекст. И они почти все сдвинулись к радикальному антисоветизму. Те, кто пошли учиться как защитники советской системы, сначала перешли на позиции враждебного инакомыслия, а потом влились в ряды ее активных разрушителей.