В очень многих приговорах и наказах крестьяне прямо предупреждают, что их надежда на Государственную Думу — последняя. Если она окажется бессильной, то переход к борьбе с применением насилия станет неизбежным. Так, сход крестьян деревни Куниловой Тверской губернии писал: «Если Государственная Дума не облегчит нас от злых врагов-помещиков, то придется нам, крестьянам, все земледельческие орудия перековать на военные штыки и на другие военные орудия и напомнить 1812 г., в котором наши предки защищали свою родину от врагов французов, а нам от злых кровопийных помещиков» [167, т.2, с. 272].
Понятно, что разгон I Государственной Думы стал переломным моментом в настроениях крестьян, это был еще не осознанный поворот к войне. Еще большим потрясением стал разгон II Государственной Думы. Александр Блок 3 июня 1907 г., в день разгона II Государственной Думы, написал о «хозяевах» российской жизни:
Существенно, что на II Государственную Думу крестьяне уже не возлагали таких надежд, как на первую. Так, резко сократилось число направленных туда наказов и приговоров (1900 против 4000), при этом заявления эти присылались более отсталыми слоями крестьянства из более глухих уголков страны — теми, кто еще сохранял иллюзии, от которых освободился авангард.
Новый избирательный закон почти не пропустил крестьян в III Государственную Думу. Но и немногие депутаты-трудовики (нередко сельские учителя, выдвинутые общинным сходом) повторили в этом «заповеднике консервативных помещиков» главные крестьянские требования: передел земли, выборность государственных чиновников и отмена столыпинской реформы. Все это говорит о том, что у крестьян России имелась невидимая, не выраженная в партиях, но целостная идеология и система общенациональной организации, способная четко выразить главные требования и поддержать своих депутатов, которые эти требования выдвигали в думе.
Когда читаешь эти приговоры и наказы в совокупности, то видишь, что революция означала для крестьян переход в качественно иное духовное состояние. Их уже нельзя было удовлетворить какими-то льготами и «смягчениями» — требование свободы и гражданских прав приобрело экзистенциальный характер, речь велась о проблеме бытия. «
В рамках мироощущения традиционного общества крестьяне России начала XX в. имели развитые и одинаково понимаемые в пределах России представления о гражданских свободах. Вот что сказано в принятом 31 июля 1905 г. приговоре Прямухинского волостного схода Новоторжского уезда Тверской губернии: «Крестьяне давно бы высказали свои нужды. Но правительство полицейскими средствами, как железными клещами, сдавило свободу слова русских людей. Мы лишены права открыто говорить о своих нуждах, мы не можем читать правдивое слово о нуждах народа. Не желая дольше быть безгласными рабами, мы требуем: свободы слова, печати, собраний» [167, т. 2, с. 254].
В июне 1905 г. в Петербурге прошло совещание 26 губернских предводителей дворянства, которое поддержало требования земцев о проведении конституционных реформ. В записке, поданной царю, содержалась важная и глубокая мысль: «Роковое стечение обстоятельств таково, что, если бы удалось силою отсрочить революцию, не устранив ее причин, каждый месяц такой отсрочки отозвался бы в грядущем несоразмерным усилением ее кровавой беспощадности и безумной свирепости» [35, с. 156].