Люди на площадь набились как сельди в бочку и все еще стекали ручейками с улиц и переулочков: босоногие сопляки, нищие, крестьяне с детьми, ряженые бабы под руку со своими содержателями и слугами, пузатые торгаши, менялы в зеленых кафтанах, сапожники, кровельщики и прочие мастера с учениками, неприметные типчики с быстрыми глазами и ловкими пальцами, вынюхивающие полные карманы и даже несколько святош.
Казалось, вся Мьеза собралась поглазеть на то, как несколько человек сегодня лишатся голов. Стефан бесцеремонно ткнул какого-то дылду в бок и спросил, в чем собственно обвиняют приговоренных. Тот бросил на него недовольный взгляд, видимо, боясь пропустить начало веселья, но все же, свистящим шепотом произнес одно слово: «Предатели».
Стефан вытянул голову и попытался разглядеть, что творится на помосте, но не смог ничего увидеть за спинами других людей. Оглядевшись по сторонам, он поплевал на ладони и без труда залез на ближайшее дерево. Не удивительно, что эта идея пришла в голову не только ему одному — помимо ветвей, опасно склонившихся к земле под гроздьями зевак, некоторые люди залезали на крыши домов или свешивались из окон.
На эшафоте находилось семеро, но казнить собирались лишь троих — вихрастого парня, толстяка и бородатого крепыша. Помимо бедолаг, чьи руки и головы были закреплены в колодки, на подмостках стояли: палач — огромный верзила в красном капюшоне сжимающий в бугристых руках топор, какой-то расфуфыренный франт (Стефану он сразу не понравился — похож на тощего индюка), прохаживающийся туда-сюда, короткостриженая девушка в белой хламиде — судя по медальону, Посвященная — и невысокий старик с крючковатым носом, то и дело промакивающий плешь платком.
Франт оглядел толпу («Да и пахнет от него, наверное, как от бабы») и с шумом прочистил горло. Спустя несколько мгновений он поднял руки к небу, призывая людей к тишине, и завопил надрывающимся голоском: