Крамола. Книга 2

— Да, картина мрачноватая, — задумчиво подытожил Шиловский. — Но есть в ней мысль, есть… Честное слово, интересно! Продолжайте, Андрей Николаевич!

— А все, — развел руками Березин. — Такая вот модель.

Шиловский неторопливо встал с кресла и, заложив руки за спину, прошел вдоль книжных шкафов, на мгновение задержался, разглядывая какой-то переплет.

— Знаете, я, пожалуй, пошлю с вами некоторые книги, — вдруг заявил он. — У вас будет время читать. Вам нужно читать!.. И еще вам нужно бы отдохнуть, — совсем по-отечески добавил Шиловский. — Мрачность и сумятица в ваших мыслях от усталости, да. Я знаю, вы смертельно устали от потери близких, от войны и крови. А этот проклятый «эшелон» становится маниакальной идеей даже у меня!.. Ничего, Андрей Николаевич, держитесь. Завтра вы сядете на прямой поезд до Красноярска и через три недели будете среди своих земляков. Там и отдохнете…

— Уже завтра? — не скрывая разочарования, спросил Андрей.

— Да, ровно в полдень с Казанского вокзала, — подтвердил Шиловский. — Поедете в мягком, с удобствами и казенным довольствием. Так что считайте сегодняшний вечер нашим прощальным вечером… Вас что-то не устраивает?

— Нет, все в порядке, — уклончиво бросил Андрей. — Все так и должно быть… Просто этот момент, начало нового дела…

— Андрей Николаевич! — по-свойски оборвал его Шиловский. — Вы уж скажите, признайтесь, как на духу. Я все пойму.

— Но вы же в Сибирь не отдыхать меня посылаете?

— Верно, работать посылаю, — согласился Шиловский, — На черную работу. Но — почетную, не забывайте! И спрошу строго!

— Судить — не черная работа. Кровавая по нынешним временам! Что же в этом почетного?

— Не скажите, батенька! — Шиловский погрозил пальцем. — Пока ваш пост не велик, да. Председатель ревтрибунала по Восточной Сибири… Но вспомните: кто правит миром?

— Кто? — спросил Андрей.

— Судья! — Шиловский поднял пенсне. — Вы еще не осознали своего теперешнего положения, не вникли в суть вещей. Судья — и более никто, запомните! Во все времена власть решает только вопросы жизни человека. А судья — вопросы жизни и смерти!

Он сделал паузу, и в этот момент Андрей отметил про себя еще одно — третье состояние Шиловского, в котором тот бывал очень редко: нечто похожее на миг откровения. Первый раз Андрей ощутил это в «эшелоне смерти», когда перевязывал рану комиссару. Помнится, он говорил тогда о революции в России и о высшей вере, которая ей необходима, чтобы люди не превратились в скот. Но в тот момент, глядя в горящие глаза Шиловского, Андрей принял все это за бред тифозника. Принял, потому что никак не мог объяснить природу великой убежденности и внутреннего огня, тлеющего в этом человеке, чтобы сохранить жизнь ради единственного — той самой высшей веры. И уже много позже, думая о Шиловском как о мертвом, Андрей понял, что он, Шиловский, и был носителем Высшей Веры.

И вот сейчас, глядя в каменеющее лицо Шиловского, Андрей вновь ощутил это редкое состояние своего собеседника. Дело было даже не в словах и истинах, сказанных им, а в заповедности этих слов и истин. Они будто несли в себе какое-то магическое начало, подобное чарующему началу в словах и истинах заговоров и оберегов. Но что это было? Что происходило с Шиловским в миг откровения? Может быть, он открывал свою душу? Или умышленно давал возможность почувствовать тот незримый коллективный разум, воплощенный в великую идею и способный творить то, что всегда творилось лишь Богом? А что, если магия слов, сказанных им, исходит от Высшей Веры, познать и понять которую не так-то просто, ибо сознание масс не может быть революционным?

Андрей встряхнул головой: казалось, пауза длится бесконечно долго и столько мыслей пронеслось в мозгу. Однако не прошло и минуты. Шиловский глубоко вздохнул, будто вынырнув из глубокой воды, и повторил с хрипотцой:

— Кто правит миром? Судья, батенька, он. Не будь Понтия Пилата, распяли бы Христа? Нет, не распяли… Ну, утомил я вас, Андрей Николаевич! — он улыбнулся и надел пенсне. — Вижу — утомил. До самого Красноярска думать будете. Но — думайте! А через годик я вам устрою хороший отдых. В Крыму, на море, а? — Шиловский глянул на часы. — Я еще жду гостей… Не станем же мы с вами вдвоем сидеть за столом? Я вам надоем, и вы побежите из моего дома без оглядки, да… И так, верно, думаете: зазвал в гости, а не кормит, не поит — за революцию агитирует!

Он распахнул двери и позвал племянницу. Юлия, видимо, стоявшая у плиты, вошла румяная, в белом передничке и с полотенцем на плече. Косынки, уродующей ее голову, не было, и волосы, стянутые бриллиантовой ниткой, доставали до пояса.

— У тебя все готово? — спросил Шиловский.

— Да, дядюшка, — почему-то испуганно произнесла племянница. — Чай будет позже…

— Хорошо, Юля, — одобрил он. — Ты пока займи нашего гостя, а я немного отвлекусь… Покажи ему книги, картины… А лучше наш живой уголок! Кстати, ты животных кормила?

— Нет еще…

— Заодно и покорми, — распорядился Шиловский и торопливо вышел из кабинета.

Юлия прикрыла дверь и, выждав, когда дядя уйдет подальше, виновато сказала:

— Я вижу, вам плохо, Андрей…